![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Еще кусочек мозаики. Продолжение, надеюсь, следует:))
Чистый глюк, честно предупреждаю:)))
Молодой Махайрод Александр был, пожалуй, изящен. Звериная мощь и тяжесть отца еще не проявилась в его чертах, ступал мягко, двигался плавно - нравился многим. Единорогу тоже нравился и он был этим очень счастлив. Когда и отец твой и ты поклялись служить России и Дому Махайрода – это ли не счастье, когда властвующий Махайрод более похож на человека, чем на хищника?
О казанских неурядицах Иван Борисович был наслышан, когда с год назад оттуда, из Казани прискакал молодой Олень – в таком бешенстве и с таким докладом, что Старший Лев, Казанский губернатор, был немедленно отдан под суд. Единорог его понимал – Олень, как и он сам, как и все подобные им, плохо выносил вид крови и человеческих страданий. Если не на войне, если не в боевой ярости - а вот так, в полиции, выбивая показания… Олень держал в тонких пальцах фарфоровую чашку с чаем, виновато поглядывал на Элиз:
-Я знаю, что не стоило рассказывать такие подробности… я расстроил вас?
-Нисколько. Я расстроена – но сделали это не вы, а тот, кто допускал подобные жестокости. И люди – я не постигаю, как людская природа может позволять им мучить подобных себе, но более всего – мы, высшее сословие, - Лань не отделяла себя, не обидевшую в жизни, кажется, вообще никого, от хищного Старшего Льва, который держал дыбы и кнуты в двух шагах от губернаторского дворца. Один круг, одно место в мире.
-Просвещенный разум, к сожалению, не всегда может противостоять темным устремлениям звериной души – и это прискорбно. Но виновник ведь понес заслуженное наказание, а на его место – я убежден в этом – Государь назначит достойного, того, кто приведет расстроенные дела губернии в порядок.
...Теперь именно к этому достойному, не так давно назначенному губернатору Казани Единорогу и предстояло ехать с расследованием. Поступивший на имя Государя обширный донос некоего поручика «из младшей ветви рода речных выдр» подкреплялся жалобами казанского дворянства. Куницу обошли должностью, Хорек, державший несколько трактиров, жаловался на нещадные поборы, мать семейства Горностаев описывала злоключения дочери, опозоренной главой губернаторской канцелярии, вице-губернатор – Ласка, писал сдержанно и вежливо, но из его донесений как-то незаметно выходило, что губернатор абсолютно некомпетентен в делах. На вице-губернатора, впрочем, тоже были жалобы, а более всего какие-то мещане – люди – опять жаловались на казанский сыск, которого в городе боялись более, чем разбойников… при одной мысли о том, что ему придется общаться со всем этим зверинцем Единорог нервно закидывал голову, прядал ушами и аккуратно рыл копытом дворцовый паркет. Но – служба есть служба:
-Я знаю о ваших заслугах и о вашей честности. И хочу, чтобы поехали туда и провели расследование. Отчеты слать лично мне. Вот эта бумага даст вам все необходимые полномочия.
Ехать так ехать. Тряхнул гривой, развернулся на высоких красных каблуках - и поскакал мимо вечереющего Кремля, через заваленную снегом и почти сплошь деревянную Мясницкую домой. В истинном облике куда как проще было пробираться через розовые сугробы. В церкви Фрола и Лавра уже звонили к вечерне, туда торопились. Какая-то баба, перекрестившись на купол – и заодно на скачущего мимо серебряного единорога вздохнула:
-Какой же красавец-то немец, а? – с ней кажется хором согласились. Иван Борисович, разумеется, все слышавший звериным ухом, громко заржал и даже зачем-то взбрыкнул задними копытами, прежде чем – уже человеком, войти в ворота и подняться на высокое крыльцо. С тоской подумал о том, что Казань – это на пару месяцев, и без Элиз и мальчиков он будет безмерно скучать.
…Ехал по крепкому, накатанному санному пути, в легкой нарядной повозке на полозьях, с белыми единорогами на дверях. Для солидности. Это в былое время нравы были проще, и отец так и прискакал из Саксонии налегке в истинном облике, вещи потом выписал. Впрочем, тогда пребывать в облике почти всегда считалось допустимым, это сейчас изменившийся этикет призывал не злоупотреблять этим и более походить на людей. Старый Единорог – уже не ярко-серебристый, сероватый, медленный, мощный прогуливался с сыном по саду и рассказывал:
-Поэтому, наверно и полюбил эту странную страну так, чтобы счесть ее истинным своим Отечеством... Истинным–то зрением видишь всю эту ширь – еще шире, чистоту снегов – еще чище… А несправедливости – еще чернее, а людей еще прекрасней и еще несчастней. Будьте достойны России, сын мой, это – великая страна и честь – служить ей.
Сын внял уроку, и вот сейчас и ехал – служить Отечеству. Слабо надеялся про себя, что зная об инспекции чиновники успеют и в делах порядок навести и несправедливости, если какие и чинили – оставят, и по приезде останется только все эти благие начинания и улучшения закрепить. Не казнить ведь ехал – проверять, помогать, подсказывать, как больше пользы любезному Отечеству принести на том месте, на какое оно тебя поставило. Впрочем, надежды надеждами, но конечно знал, что столкнется с испорченностью, со злобой, что к нему будут приходить и рассказывать друг про друга, выкладывать все до последней шерстинки, что пара недель – и он будет знать все про их обломанные когти, гнилые зубы, колтуны, шрамы, обиды – и лишь остро отточенный разум поможет ему не захлебнуть в этом всем, а очистить зерно истины от шелухи лжи и клеветы. Впрочем, также и знал, что неизбежно встретит в казанском обществе и истинных патриотов – потому что не может же стоять целый большой город без праведных?
Те бесконечные белые просторы, которые заворожили отца, ему не слишком нравились, Иван Борисович предпочитал лето. Поэтому и мысль вылезти из кареты, поразмяться оставил – была бы трава, а тут - снег. Хорош только чтобы спрятаться – кто на серебряном снегу Белого Единорога заметит? Но нет, ехал солидно, при параде, как и положено дворянину его звания и достоинства. Не от Кремля по Мясницкой к жене сигануть – через почитай полстраны ехал, улыбался про себя, вдыхал тонкий запах жилья и дыма – далеко еще до почтовой станции, но обед там, кажется, ждет неплохой, думал о том, что нужно будет написать Элиз, как только приедет в Казань, обязательно написать хоть записочку сыну, обязательно познакомиться с пастором Герингом, про которого он слышал, что тот исключительного ума Барсук – и готовился внутренне к тяжелой работе, которую нужно сделать хорошо.
… Деревни становились все меньше и как-то беспорядочнее русских. Церкви почти пропали, пару раз он видел более приземистые купола под полумесяцем – и понимал, что крещеного люда тут почти и нет, магометане одни. Оказалось, хуже, не магометане даже – и истинные язычники попадались. Татарские деревни перемежались с чувашскими – эти, кажется, выглядели еще беднее. Когда он пару раз из любопытства останавливался - чуваши собирались толпой, валились в ноги, окуривали его какими-то пучками соломы, и из их смутных речей Иван Борисович внезапно понял, что его тут, кажется, считают богом - ну или кем-то к нему изрядно приближенным. От оторопи и возмущения еле сдержался, чтобы не принять облика – от него благоговейно шарахнулись.
Нет, в некоторых избах он даже и иконы Заступницы видел - украшенные сухими разноцветными веточками, обставленные глиняными мелкими мисочками с какой-то снедью. Один раз, передернувшись, увидел икону, вся нижняя часть лица которой была испачкана чем-то темным, и учуял звериным чутьем человеческую кровь. Иконы для этих бедных нехристей ничем не отличались от идолов. Еще раз убедился в том, что прав, сохраняя веру отца: никаких изображений Господа не стоит делать, чтобы не скатиться вот в такое язычество. Господь и так везде, и услышит всегда.
Попытался объяснить это и поговорить с …. Наверно, это был колдун. Иван Борисович чуял в нем какого-то мелкого непроявленного еще хищника – так бывает с незаконнорожденными и не признанными отцами оборотнями, так бывает с теми, кто выслужился – за несколько дней до посвящения зверь начинает ворочаться внутри. Но этот не был ни незаконнорожденным, ни будущим дворянином – истинно был колдуном, странным существом, не человеком, но и не зверем – это вызывало отвращение, и все время, пока они разговаривали, Иван Борисович нервно сглатывал – в горле стояла тошнота. От его пестрого, вышитого красной шерстью кафтана, от кислого запаха – пах-то он как обычный простолюдин, от неопрятной бороды, в которой застряли какие-то крошки. Вняв настойчивому приглашению, Иван Борисович вошел в дом – и тут ему стало еще хуже. Изба отапливалась по-черному, закопченные стены были в саже, а в воздуху в ней почти не было. Колдун хотел предупредить, по-русски он говорил плохо, но Иван Борисович понял – как зверь зверя. На дорогах было беспокойно, в лесу, через которой вел его путь, засели лихие шуйтаны. Колдун предлагал купить у него амулет от шуйтанов и явно надеялся на вознаграждение за сведения. Иван Борисович спросил – а что губернатор? Доносили ему? Солдат бы прислать, да и вышибить шуйтанов? – глаза собеседника остались хитрыми и бессмысленными, он кажется просто не очень понял, о чем говорил с ним сенатор или просто эта мысль – обратиться к властям, попросить помощи, рассчитывать, что пришлют солдат – казалась ему совершенно невозможной.
Оставил мелкую золотую монетку – и забыв о вежливости вывалился на морозный воздух. Никаких лихих шуйтанов он, конечно, не испугался – что можно сделать с главой рода? Надо будет – он разбойников и в одиночку повяжет. Но вопросы к губернатору – и по-поводу разбойников, и по-поводу отчетливо процветающего язычества у него возникли.
Так и дышал, пока колдун не окликнул его и не протянул амулет – кожаный, вышитый голубым бисером по шву мешочек на грязноватой веревке. Ну да, он же заплатил. Взял, повертел в руках – с одной стороны не чета ему, христианину, поддерживать суеверия… в вещице, однако, чувствовалась непонятная сила. Потянул из-за пазухи крест, показал:
-Меня мой Бог защищает, видишь?
Колдун глянул, заулыбался:
-Тура, тура, селти тура! Возьми, возьми! – и продолжал совать ему мешок.
Взял, с мыслью о том, что надо потом распороть и исследовать содержимое. Народные суеверия подлежат изучению – потому что как же просвещать их верой Христовой и разубеждать в их заблуждениях, если не знаешь, в чем оные заблуждения заключаются.
Уже вечерело и приближался лес, в котором водились шуйтаны.
Молодой Махайрод Александр был, пожалуй, изящен. Звериная мощь и тяжесть отца еще не проявилась в его чертах, ступал мягко, двигался плавно - нравился многим. Единорогу тоже нравился и он был этим очень счастлив. Когда и отец твой и ты поклялись служить России и Дому Махайрода – это ли не счастье, когда властвующий Махайрод более похож на человека, чем на хищника?
О казанских неурядицах Иван Борисович был наслышан, когда с год назад оттуда, из Казани прискакал молодой Олень – в таком бешенстве и с таким докладом, что Старший Лев, Казанский губернатор, был немедленно отдан под суд. Единорог его понимал – Олень, как и он сам, как и все подобные им, плохо выносил вид крови и человеческих страданий. Если не на войне, если не в боевой ярости - а вот так, в полиции, выбивая показания… Олень держал в тонких пальцах фарфоровую чашку с чаем, виновато поглядывал на Элиз:
-Я знаю, что не стоило рассказывать такие подробности… я расстроил вас?
-Нисколько. Я расстроена – но сделали это не вы, а тот, кто допускал подобные жестокости. И люди – я не постигаю, как людская природа может позволять им мучить подобных себе, но более всего – мы, высшее сословие, - Лань не отделяла себя, не обидевшую в жизни, кажется, вообще никого, от хищного Старшего Льва, который держал дыбы и кнуты в двух шагах от губернаторского дворца. Один круг, одно место в мире.
-Просвещенный разум, к сожалению, не всегда может противостоять темным устремлениям звериной души – и это прискорбно. Но виновник ведь понес заслуженное наказание, а на его место – я убежден в этом – Государь назначит достойного, того, кто приведет расстроенные дела губернии в порядок.
...Теперь именно к этому достойному, не так давно назначенному губернатору Казани Единорогу и предстояло ехать с расследованием. Поступивший на имя Государя обширный донос некоего поручика «из младшей ветви рода речных выдр» подкреплялся жалобами казанского дворянства. Куницу обошли должностью, Хорек, державший несколько трактиров, жаловался на нещадные поборы, мать семейства Горностаев описывала злоключения дочери, опозоренной главой губернаторской канцелярии, вице-губернатор – Ласка, писал сдержанно и вежливо, но из его донесений как-то незаметно выходило, что губернатор абсолютно некомпетентен в делах. На вице-губернатора, впрочем, тоже были жалобы, а более всего какие-то мещане – люди – опять жаловались на казанский сыск, которого в городе боялись более, чем разбойников… при одной мысли о том, что ему придется общаться со всем этим зверинцем Единорог нервно закидывал голову, прядал ушами и аккуратно рыл копытом дворцовый паркет. Но – служба есть служба:
-Я знаю о ваших заслугах и о вашей честности. И хочу, чтобы поехали туда и провели расследование. Отчеты слать лично мне. Вот эта бумага даст вам все необходимые полномочия.
Ехать так ехать. Тряхнул гривой, развернулся на высоких красных каблуках - и поскакал мимо вечереющего Кремля, через заваленную снегом и почти сплошь деревянную Мясницкую домой. В истинном облике куда как проще было пробираться через розовые сугробы. В церкви Фрола и Лавра уже звонили к вечерне, туда торопились. Какая-то баба, перекрестившись на купол – и заодно на скачущего мимо серебряного единорога вздохнула:
-Какой же красавец-то немец, а? – с ней кажется хором согласились. Иван Борисович, разумеется, все слышавший звериным ухом, громко заржал и даже зачем-то взбрыкнул задними копытами, прежде чем – уже человеком, войти в ворота и подняться на высокое крыльцо. С тоской подумал о том, что Казань – это на пару месяцев, и без Элиз и мальчиков он будет безмерно скучать.
…Ехал по крепкому, накатанному санному пути, в легкой нарядной повозке на полозьях, с белыми единорогами на дверях. Для солидности. Это в былое время нравы были проще, и отец так и прискакал из Саксонии налегке в истинном облике, вещи потом выписал. Впрочем, тогда пребывать в облике почти всегда считалось допустимым, это сейчас изменившийся этикет призывал не злоупотреблять этим и более походить на людей. Старый Единорог – уже не ярко-серебристый, сероватый, медленный, мощный прогуливался с сыном по саду и рассказывал:
-Поэтому, наверно и полюбил эту странную страну так, чтобы счесть ее истинным своим Отечеством... Истинным–то зрением видишь всю эту ширь – еще шире, чистоту снегов – еще чище… А несправедливости – еще чернее, а людей еще прекрасней и еще несчастней. Будьте достойны России, сын мой, это – великая страна и честь – служить ей.
Сын внял уроку, и вот сейчас и ехал – служить Отечеству. Слабо надеялся про себя, что зная об инспекции чиновники успеют и в делах порядок навести и несправедливости, если какие и чинили – оставят, и по приезде останется только все эти благие начинания и улучшения закрепить. Не казнить ведь ехал – проверять, помогать, подсказывать, как больше пользы любезному Отечеству принести на том месте, на какое оно тебя поставило. Впрочем, надежды надеждами, но конечно знал, что столкнется с испорченностью, со злобой, что к нему будут приходить и рассказывать друг про друга, выкладывать все до последней шерстинки, что пара недель – и он будет знать все про их обломанные когти, гнилые зубы, колтуны, шрамы, обиды – и лишь остро отточенный разум поможет ему не захлебнуть в этом всем, а очистить зерно истины от шелухи лжи и клеветы. Впрочем, также и знал, что неизбежно встретит в казанском обществе и истинных патриотов – потому что не может же стоять целый большой город без праведных?
Те бесконечные белые просторы, которые заворожили отца, ему не слишком нравились, Иван Борисович предпочитал лето. Поэтому и мысль вылезти из кареты, поразмяться оставил – была бы трава, а тут - снег. Хорош только чтобы спрятаться – кто на серебряном снегу Белого Единорога заметит? Но нет, ехал солидно, при параде, как и положено дворянину его звания и достоинства. Не от Кремля по Мясницкой к жене сигануть – через почитай полстраны ехал, улыбался про себя, вдыхал тонкий запах жилья и дыма – далеко еще до почтовой станции, но обед там, кажется, ждет неплохой, думал о том, что нужно будет написать Элиз, как только приедет в Казань, обязательно написать хоть записочку сыну, обязательно познакомиться с пастором Герингом, про которого он слышал, что тот исключительного ума Барсук – и готовился внутренне к тяжелой работе, которую нужно сделать хорошо.
… Деревни становились все меньше и как-то беспорядочнее русских. Церкви почти пропали, пару раз он видел более приземистые купола под полумесяцем – и понимал, что крещеного люда тут почти и нет, магометане одни. Оказалось, хуже, не магометане даже – и истинные язычники попадались. Татарские деревни перемежались с чувашскими – эти, кажется, выглядели еще беднее. Когда он пару раз из любопытства останавливался - чуваши собирались толпой, валились в ноги, окуривали его какими-то пучками соломы, и из их смутных речей Иван Борисович внезапно понял, что его тут, кажется, считают богом - ну или кем-то к нему изрядно приближенным. От оторопи и возмущения еле сдержался, чтобы не принять облика – от него благоговейно шарахнулись.
Нет, в некоторых избах он даже и иконы Заступницы видел - украшенные сухими разноцветными веточками, обставленные глиняными мелкими мисочками с какой-то снедью. Один раз, передернувшись, увидел икону, вся нижняя часть лица которой была испачкана чем-то темным, и учуял звериным чутьем человеческую кровь. Иконы для этих бедных нехристей ничем не отличались от идолов. Еще раз убедился в том, что прав, сохраняя веру отца: никаких изображений Господа не стоит делать, чтобы не скатиться вот в такое язычество. Господь и так везде, и услышит всегда.
Попытался объяснить это и поговорить с …. Наверно, это был колдун. Иван Борисович чуял в нем какого-то мелкого непроявленного еще хищника – так бывает с незаконнорожденными и не признанными отцами оборотнями, так бывает с теми, кто выслужился – за несколько дней до посвящения зверь начинает ворочаться внутри. Но этот не был ни незаконнорожденным, ни будущим дворянином – истинно был колдуном, странным существом, не человеком, но и не зверем – это вызывало отвращение, и все время, пока они разговаривали, Иван Борисович нервно сглатывал – в горле стояла тошнота. От его пестрого, вышитого красной шерстью кафтана, от кислого запаха – пах-то он как обычный простолюдин, от неопрятной бороды, в которой застряли какие-то крошки. Вняв настойчивому приглашению, Иван Борисович вошел в дом – и тут ему стало еще хуже. Изба отапливалась по-черному, закопченные стены были в саже, а в воздуху в ней почти не было. Колдун хотел предупредить, по-русски он говорил плохо, но Иван Борисович понял – как зверь зверя. На дорогах было беспокойно, в лесу, через которой вел его путь, засели лихие шуйтаны. Колдун предлагал купить у него амулет от шуйтанов и явно надеялся на вознаграждение за сведения. Иван Борисович спросил – а что губернатор? Доносили ему? Солдат бы прислать, да и вышибить шуйтанов? – глаза собеседника остались хитрыми и бессмысленными, он кажется просто не очень понял, о чем говорил с ним сенатор или просто эта мысль – обратиться к властям, попросить помощи, рассчитывать, что пришлют солдат – казалась ему совершенно невозможной.
Оставил мелкую золотую монетку – и забыв о вежливости вывалился на морозный воздух. Никаких лихих шуйтанов он, конечно, не испугался – что можно сделать с главой рода? Надо будет – он разбойников и в одиночку повяжет. Но вопросы к губернатору – и по-поводу разбойников, и по-поводу отчетливо процветающего язычества у него возникли.
Так и дышал, пока колдун не окликнул его и не протянул амулет – кожаный, вышитый голубым бисером по шву мешочек на грязноватой веревке. Ну да, он же заплатил. Взял, повертел в руках – с одной стороны не чета ему, христианину, поддерживать суеверия… в вещице, однако, чувствовалась непонятная сила. Потянул из-за пазухи крест, показал:
-Меня мой Бог защищает, видишь?
Колдун глянул, заулыбался:
-Тура, тура, селти тура! Возьми, возьми! – и продолжал совать ему мешок.
Взял, с мыслью о том, что надо потом распороть и исследовать содержимое. Народные суеверия подлежат изучению – потому что как же просвещать их верой Христовой и разубеждать в их заблуждениях, если не знаешь, в чем оные заблуждения заключаются.
Уже вечерело и приближался лес, в котором водились шуйтаны.