![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Новый текст про оборотней. Те же и Лепарский:)
Чисто женская история про трех Марий, внезапно накрыло.
Кто, кто сказал, что коменданту – надсмотрщику, да, хоть от себя-то не скрывай – легко? Рука сама потянулась к бутылке с успокоительными каплями и замерла – что брать? Капли составленные Рысем или вот лучше рюмочку травяной настойки налить? Поморщился – сивуха есть сивуха. Тонкий травяной аромат – что там умелец намешал? Ромашка, зверобой… черносмородиновый лист… чабрец какой-то местный – никак не перебивал тяжелый спиртной дух. Пригубил и отставил. Что делать-то?
…Лиса вышла от него поджав губы и распушив хвост. Хвост потрескивал от электричества – если бы она могла сейчас, подожгла бы и дом коменданта и весь острог… да не могла, ноябрь, отсырело все, а она не Катрин. Понятно – одинокий мужчина, ну что ему все эти женские хлопоты, он и осознать-то наверно не может, каково это – когда муж лежит в горячке в остроге, ребенок – в горячке же да на другом конце деревни, и оба тебя зовут… Его-то и в болезни никто не позовет, - подумала мстительно, - и род его прервется, и рога эти его прекрасные – на могильную плиту лягут. В землю, в землю эту кровь… - еле сдержалась, чтоб не начать ворожить, чтобы слова не сплелись в заклятие. Нет, лисица, не время тебе проклятия насылать – тебя Бог миловал, твое-то проклятие, что детей любимому дать не смогла – тут вон как обернулось, свободой посреди тюрьмы. Сердце пополам не рвет, детей не нарожала – и хоронить не придется. Хочешь сиди, хочешь лежи, хочешь – от Алексея Петровича вовсе не отходи… Вошла в сырую избу, кивнула вскинувшейся Серне:
-Без толку, не разрешает. Даже и кандалы снять не разрешил. Тут посижу, отдохни хоть.
Серна подняла воспаленные глаза:
-Павлуша заснул пока… Посидите с ним, Мари, я пойду к Никите, и еще кого-нибудь пришлю… Все разом болеют, что ж такое, - в голосе слышались слезы, и лисица поспешила успокоить, даже и на французский перешла… Хорошо все, две светские дамы беседуют в гостиной.
-Посижу, конечно, не беспокойтесь за Поля. Смотрите, он хорошо спит, не кашляет уже, и жар, кажется, спадает.. – жар не спадал, обе это видели, но и сделать ничего не могли. Оставалось ждать, молиться и уповать, что на ребенке – ну хоть кандалов нет. Ничего, как бы скверно не обернулось – маленькие эльфы не умирают. А большие – которые в кандалах? Лисица вздохнула и присела на край кровати, - Все хорошо будет. Я чувствую, вы поверьте. А вернетесь – еще к коменданту пойду, или вместе все пойдем. Выпросим. Просто не его надо просить, а Господа… и понять бы о чем просить-то? Кандалы не снимет, вам с ребенком в острог – хуже ему там будет только... Просить, чтоб врача отпускал, и чтоб людей помог найти для помощи?
-Помолитесь, Мари… я, кажется… - Серна все-таки заплакала, тихо-тихо, просто слезы полились градом, - не могу уже молиться. Чем мы такое заслужили?
Чем? Тем, что живы, и мужей своих любим, вот вся и заслуга. Карается тюрьмой да Сибирью.
Обняла, прижала к груди, хвостом черным обернула. Хорошо все будет, хорошо, выпросим… наворожу, если Господь не поможет – согрешу, вспомню прабабкины уроки, сделаю. Нельзя так, господин Олень, днем видеть меня не хотите – так ночью приду, да не одна приду. Потерпи, маленькая, сделаем…
Часа через два явились все: Каташа чуть не несла Серну на руках (куда ей, сама на сносях, еле ходит), Полина шмыгала носом, Мари Волконская прямая как палка – шла по скользкой грязи и все оступалась, пошатывалась, не сгибая при этом спины и не опуская вздернутого подбородка. Кажется, все было еще хуже, чем утром.
Паша проснулся, приподнялся, закашлялся – немедленно заплакал и закашлялся еще хуже. Пока Серна хлопотала над ним, Мари спросила Волконскую одними губами:
-Что там?
-Плохо. Кандалы – он не может… Я думала, только Серж не может совсем. Фердинанд Богданович говорит – хоть на ночь бы одну снять, чтоб он дышать мог… хоть бы цепи разомкнуть. Я пойду к коменданту… - в голосе явственно слышался ужас. Общий ужас – если и в смертной болезни нет их мужьям облегчения, если господину коменданту лучше и проще будет вот так убить, чем цепь снять хоть на сколько – то что делать-то?
-Давайте помолимся – и пойдем к нему, - Полина, солнышко, одна из всех про самую важную вещь вспомнила. Помолиться, да.
Опустились на колени на холоднющий пол – кроме Серны, которая так и сидела на кровати, прижимая к себе сына – тот затих, и даже несколько глоточков травяного отвара выпил. Заступница на иконе вот так же сидела – и такими же глазами смотрела, черными и бездонными.
…Пока Мари Волконская читала православную молитву, по-русски – католичка Лисица перебирала розарий. Никак ей не выговаривалось: «Да будет воля Твоя»… все равно что коменданту такое сказать. Нет, Господи, пожалуйста, ты уж сделай… ну испугал – и хватит, ну пожалуйста, ну не надо умирать больше никому, ну и так же все тут полумертвые… Жертва Тебе нужна в обмен на милость? Ну… а что отдать-то, жизнь – не пообещаешь, не самой нужна – мужу, силы – и так все отданы… нечего отдавать, так уж – пощади, а?
…не пощадил. Господин Олень только рогами встряхнул да копытом притопнул:
-Милые дамы, вы просите невозможного. У меня есть четкие распоряжения из Петербурга – кандалы снимать не дозволено ни в каких случаях. Слышите – ни в каких. Была бы моя воля – я бы снял, но воли моей тут никакой нет, циркуляр есть циркуляр. И выходить каторжнику осужденному за пределы тюрьмы никак не дозволяется! – кажется обиделся даже на дам, - Вы, сюда приехав все оную бумагу подписывали, знали на что шли… что?
-Загрызу, - прошептала лисица так, что услышал только он один, - а в голос продолжила:- Господин комендант, подумайте – врач говорит, что Никита даже и умереть может – ведь на вашей совести будет... пожалейте.
Отступил на шаг – красивый все-таки в облике –то – серебристый, матерый…
-Не могу. Это окончательно и прошу более мне не докучать этим!
-Хорошо Станислав Романович… до завтра.
-И завтра попрошу не докучать!
Вышли. Полина расплакалась, Каташа охала на каждом шагу – ее довели до дому и уложили, а обе Марии – журавль и лисица остались вдвоем. Темень давно, в ноябре весь день – сплошная ночь, просвета не видно, звезд не видно, одно счастье – видят все в этой тьме хорошо. Хорошо видят, да. Очень.
-Мари, скажите… как вы относитесь к прогулкам во сне? – да, мы тут продолжаем светскую беседу. Словно в гостиной в Москве, за чаем.
-О чем это вы?
-Мне кажется, что сегодняшней ночью комендант будет плохо спать… Скажите вот вы, если клювом? А? во сне можно стать сильнее его.
-Но как?
-Знаю способ… знаете, у нас в Бессарабии много разных… способов цыганки знают, вот и я знаю кое-что… по наследству. Постарайтесь обернутся, милая, насколько сможете… перо нужно.
Волконская выдрала тонкими пальцами перо из плеча, даже не поморщившись когда на платок упала капля крови.
-А остальные?
К Александрин ночевать пойду, а то она ни секунды опять не проспит… а огонь у нее Каташа зажигала… справимся.
…Господин комендант как сел – так и остался сидеть неподвижно, схватившись за голову. Легко, да? Он что – не чувствует? На каждом – этих вот кандалов – не чувствует? В полнолуние – хорошо спит, да? Ему тут – за Байкалом – тепло наверно, после киевской-то губернии и светло, наверное? Кого еще Махайрод хуже наказал-то – вас, преступников, или меня, который ему верой и правдой всю жизнь служил?
Налил и все-таки выпил. Травы, травы… нету тут в ноябре никаких трав, не пробежишься по лугу, не оборачивайся даже – ноги настом до крови только разрежешь. Климат тут – что твои кандалы.
Спать.
Обернулся на икону – Заступница Остробрамская стояла на полумесяце и смотрела куда-то в сторону.
Спать, утро вечера мудренее. Ну как и правда умрет Муравьев-то? Что делать будешь? Спать.
…Во сне – во сне он был молод и скакал по летнему – светлому, невозможно светлому лугу. Звезды были так ярки, что можно было каждую травинку разглядеть, земля мягко пружинила под копытами, где-то впереди была река, из-за леса всходил полумесяц – смутно чем-то знакомый, все казалось, что там стоит кто-то в арке… не разглядеть, кто.
Только вот от реки понимался густой черный туман – и там кажется была опасность. И из лесу наползал – сжирая звезды, пах почему-то – сивухой, немытым каторжным телом, и дешевым скверным табаком… Метнулся в сторону – над головой возникла вдруг журавлиная тень – невозможно светлая на черном небе, звезда среди звезд – и только по глухому, не журавлиному клекоту Олень понял, что она – нападает, а за ней – за ней из лесу тянутся еще такие же белые… как звезды, как серебристые отблески травы. Волки. И черная тень между ними тоже… как звезда, вон хвост-то искрит.
Когда под ногами с одной стороны полыхнуло огнем, а с другой вдруг вместо травы обнаружился тоненький острый наст – олень закричал. Огонь все-таки был страшнее – он прыгнул в снег, провалился, ноги до колен обожгло болью… Это сон, сон, ты помнишь, что это сон? – проговорил в голове чей-то голос, - ты можешь проснуться…. Ты помнишь? –Проснутся он не мог. Позади пели волки, а впереди, за сугробами (как может быть такой искрящийся пушистый сугроб щерится такими ледяными бритвами? – стояла крепость. Во сне она вся сияла серебром, невозможно красиво, немыслимо – только из окон затянутых серебряной паутиной, сочилась кровь как из ран… «Пани Мария, спаси меня ради Сына твоего…» - все-таки голос был не зря, себя он вспомнил, и вспомнил – чей силуэт маячил ему с серпа луны, - «Пани Мария, заступница, смилуйся!»
Волки приблизились – и он проснулся от ужаса, ощутив острые холодные зубы на шее.
…Лисица чуть не закричала, когда упустила добычу. Она уже ощущала запах крови и хотела только одного – вонзить зубы в эту серебристую шею, сделать больно – и вдруг олень куда-то пропал, а она оказалась на том же поле – только залитом ярким лунным светом и совершенно одна. С луны на нее кто-то смотрел – без осуждения, но так пристально, что хотелось взывать на эту луну – лисьи песни не так красивы как волчьи, тявканье одно, но как иначе сказать-то? … так и проснулась – в слезах. Задремала часа на два, рядом также, не раздеваясь даже, прикорнула Александрин. В соседней клетушке спала Каташа – не проснулась, хорошо.
Мари затихла сразу, как только поняла, где она, потянулась к Павлуше проверить – жар, кажется, спал. За окном была все та же темень, но дрова в печке прогорели полностью… Это утро, утро. Пойдешь к коменданту? Пойдешь к мужу?
Пошла к Заступнице.
Пани Мария, ради Сына твоего, ну спаси нас тогда сама, как можешь, как хочешь, но – спаси… я же боюсь, сама видишь, Алексей же следующий, от него же тут тень одна осталась, а ну как тоже заболеет? Так что дышать в кандалах вовсе не сможет, так и будет булькать да задыхаться, как бедный Никита, Господи, ну невозможно же так совсем… исцели, пожалуйста, ну если кандалы снять вовсе невозможно – исцели, дай сил с ними… Пан Езус, я верю, Ты лучше знаешь, что нам посылать, но – смилуйся же, спаси.
«Да будет воля Твоя» - так и не выговорила, не смогла.
Александрин вскрикнула, проснулась:
-Что? Утро уже, да, утро? Я пойду к Никите, вы тут… сможете, да? Я пойду.
Лисица только кивнула. Тоже отчаянно хотелось уже пойти… домой, да? Каземат этот домом уже стал? Да все дом, где Алексей, но домой - позже. Новости узнать, и к коменданту, а пока вот – печку растопить, питье Павлуше согреть… кофе в кастрюльке сварить. Каташа тяжело спала, никак не могла очнутся, но на шорох у печки не просыпаясь толком, щелкнула пальцами – и сырые тяжелые дрова вспыхнули. За окном уже забрезжило и первой прибежала Мари Волконская:
-Скорее! Надо к коменданту, Никита кажется… Надо идти.
О нынешней ночи они, переглянувшись, разговаривать не стали. О том, каково Александрин – там, в остроге, рядом с мужем, который не может дышать – тоже не стали.
-Не велено пускать, - солдат посматривал на знатных дам с осторожностью, но дело свое знал, - не велено, господин генерал не может … принять. Не велено!
Волконская зашипела – сейчас бы в облик, да прямо в окно ему впорхнуть. Но нет, какой уж тут облик-то. Закричала:
-Станислав Романович, мы никуда не уйдем, пока вы нас не примите! – и голос долетел до второго этажа.
…Минут через десять он сам вышел на крыльцо: в мундире, застегнутом на все пуговицы, чеканя шаг… От него пахло страхом – это обе почувствовали сразу, но боялся он – не их.
-Что случилось?
-Господин комендант, он умирает! Велите снять кандалы!
Приготовились к спорам и слезам, лисица отстраненно подумала – а если на колени встать – сработает? Но комендант тяжело вздохнул:
-Хорошо. Кандалы снять до… пока доктор не позволит. И доктору позволяю выходить к больным… у Александры Григорьевны же сын болен? Вот пусть доктор тоже осмотрит. Все, довольны?
Благодарить оказалось неожиданно тяжело – но надо было. Что ж – и поблагодарили, лисица даже и от слез не удержалась – Бог весть, чего больше в этих слезах было, благодарности или просто дамской слабости. К каземату же кто-то побежал с вестями, тоже надо было идти, а она все стояла и смотрела на коменданта – что-то, наверно, надо было сказать еще, но слова все не шли. Так и постояли, посмотрели вдруг другу в глаза – потом он поклонился ниже обычного и попрощался – вежливо, по-французски.. как в той же гостиной московской, в которой они давеча с подругой дорогой чай пили.
…Рысь, придерживая кандалы, в сопровождении конвоя брел к дому Александрин. Что ж, вот и разрешилось: Никита, избавившись от кандалов, смог наконец вздохнуть и прокашляться. Облик поменять – все равно не мог, ну куда- там, решетки –то заговорены на окнах, частокол в серебре, но – дышать смог, слава Заступнице. Теперь вот ребенка осмотреть, и Саламандру тоже – в удачных родах врач не сомневался, но догляд все равно нужен, потом еще Мари Волконская – что-то у нее с плечом сегодня, морщится, когда руку поднимает… а потом – к Юшневским, и у них еще – просто посидеть. Просто наконец посидеть, подремать, подышать тоже, а то на воле – да это теперь твоя воля, четверть версты от острога – воля - и не дышится как-то…
(Отсюда вывод, что явственно надо еще разбираться, что было у Павла с Никитой в этой реальности:)
ЗЫ: На Остробрамскую, кто не видел - посмотрите. Она... вот которая в Вильнюсе - на нее надо просто смотреть, а вообще общепринятая иконография: на синем фоне, среди звезд и в синем плаще еще, самая Заступница:) Глаза чаще всего прикрыты, но вот которая там, в Вильно - она так и смотрит - одновременно и в сторону, и на тебя, и куда-то в себя... ну в общем, как водится с настоящими чудотворными иконами, которые - просто окна:)
Кто, кто сказал, что коменданту – надсмотрщику, да, хоть от себя-то не скрывай – легко? Рука сама потянулась к бутылке с успокоительными каплями и замерла – что брать? Капли составленные Рысем или вот лучше рюмочку травяной настойки налить? Поморщился – сивуха есть сивуха. Тонкий травяной аромат – что там умелец намешал? Ромашка, зверобой… черносмородиновый лист… чабрец какой-то местный – никак не перебивал тяжелый спиртной дух. Пригубил и отставил. Что делать-то?
…Лиса вышла от него поджав губы и распушив хвост. Хвост потрескивал от электричества – если бы она могла сейчас, подожгла бы и дом коменданта и весь острог… да не могла, ноябрь, отсырело все, а она не Катрин. Понятно – одинокий мужчина, ну что ему все эти женские хлопоты, он и осознать-то наверно не может, каково это – когда муж лежит в горячке в остроге, ребенок – в горячке же да на другом конце деревни, и оба тебя зовут… Его-то и в болезни никто не позовет, - подумала мстительно, - и род его прервется, и рога эти его прекрасные – на могильную плиту лягут. В землю, в землю эту кровь… - еле сдержалась, чтоб не начать ворожить, чтобы слова не сплелись в заклятие. Нет, лисица, не время тебе проклятия насылать – тебя Бог миловал, твое-то проклятие, что детей любимому дать не смогла – тут вон как обернулось, свободой посреди тюрьмы. Сердце пополам не рвет, детей не нарожала – и хоронить не придется. Хочешь сиди, хочешь лежи, хочешь – от Алексея Петровича вовсе не отходи… Вошла в сырую избу, кивнула вскинувшейся Серне:
-Без толку, не разрешает. Даже и кандалы снять не разрешил. Тут посижу, отдохни хоть.
Серна подняла воспаленные глаза:
-Павлуша заснул пока… Посидите с ним, Мари, я пойду к Никите, и еще кого-нибудь пришлю… Все разом болеют, что ж такое, - в голосе слышались слезы, и лисица поспешила успокоить, даже и на французский перешла… Хорошо все, две светские дамы беседуют в гостиной.
-Посижу, конечно, не беспокойтесь за Поля. Смотрите, он хорошо спит, не кашляет уже, и жар, кажется, спадает.. – жар не спадал, обе это видели, но и сделать ничего не могли. Оставалось ждать, молиться и уповать, что на ребенке – ну хоть кандалов нет. Ничего, как бы скверно не обернулось – маленькие эльфы не умирают. А большие – которые в кандалах? Лисица вздохнула и присела на край кровати, - Все хорошо будет. Я чувствую, вы поверьте. А вернетесь – еще к коменданту пойду, или вместе все пойдем. Выпросим. Просто не его надо просить, а Господа… и понять бы о чем просить-то? Кандалы не снимет, вам с ребенком в острог – хуже ему там будет только... Просить, чтоб врача отпускал, и чтоб людей помог найти для помощи?
-Помолитесь, Мари… я, кажется… - Серна все-таки заплакала, тихо-тихо, просто слезы полились градом, - не могу уже молиться. Чем мы такое заслужили?
Чем? Тем, что живы, и мужей своих любим, вот вся и заслуга. Карается тюрьмой да Сибирью.
Обняла, прижала к груди, хвостом черным обернула. Хорошо все будет, хорошо, выпросим… наворожу, если Господь не поможет – согрешу, вспомню прабабкины уроки, сделаю. Нельзя так, господин Олень, днем видеть меня не хотите – так ночью приду, да не одна приду. Потерпи, маленькая, сделаем…
Часа через два явились все: Каташа чуть не несла Серну на руках (куда ей, сама на сносях, еле ходит), Полина шмыгала носом, Мари Волконская прямая как палка – шла по скользкой грязи и все оступалась, пошатывалась, не сгибая при этом спины и не опуская вздернутого подбородка. Кажется, все было еще хуже, чем утром.
Паша проснулся, приподнялся, закашлялся – немедленно заплакал и закашлялся еще хуже. Пока Серна хлопотала над ним, Мари спросила Волконскую одними губами:
-Что там?
-Плохо. Кандалы – он не может… Я думала, только Серж не может совсем. Фердинанд Богданович говорит – хоть на ночь бы одну снять, чтоб он дышать мог… хоть бы цепи разомкнуть. Я пойду к коменданту… - в голосе явственно слышался ужас. Общий ужас – если и в смертной болезни нет их мужьям облегчения, если господину коменданту лучше и проще будет вот так убить, чем цепь снять хоть на сколько – то что делать-то?
-Давайте помолимся – и пойдем к нему, - Полина, солнышко, одна из всех про самую важную вещь вспомнила. Помолиться, да.
Опустились на колени на холоднющий пол – кроме Серны, которая так и сидела на кровати, прижимая к себе сына – тот затих, и даже несколько глоточков травяного отвара выпил. Заступница на иконе вот так же сидела – и такими же глазами смотрела, черными и бездонными.
…Пока Мари Волконская читала православную молитву, по-русски – католичка Лисица перебирала розарий. Никак ей не выговаривалось: «Да будет воля Твоя»… все равно что коменданту такое сказать. Нет, Господи, пожалуйста, ты уж сделай… ну испугал – и хватит, ну пожалуйста, ну не надо умирать больше никому, ну и так же все тут полумертвые… Жертва Тебе нужна в обмен на милость? Ну… а что отдать-то, жизнь – не пообещаешь, не самой нужна – мужу, силы – и так все отданы… нечего отдавать, так уж – пощади, а?
…не пощадил. Господин Олень только рогами встряхнул да копытом притопнул:
-Милые дамы, вы просите невозможного. У меня есть четкие распоряжения из Петербурга – кандалы снимать не дозволено ни в каких случаях. Слышите – ни в каких. Была бы моя воля – я бы снял, но воли моей тут никакой нет, циркуляр есть циркуляр. И выходить каторжнику осужденному за пределы тюрьмы никак не дозволяется! – кажется обиделся даже на дам, - Вы, сюда приехав все оную бумагу подписывали, знали на что шли… что?
-Загрызу, - прошептала лисица так, что услышал только он один, - а в голос продолжила:- Господин комендант, подумайте – врач говорит, что Никита даже и умереть может – ведь на вашей совести будет... пожалейте.
Отступил на шаг – красивый все-таки в облике –то – серебристый, матерый…
-Не могу. Это окончательно и прошу более мне не докучать этим!
-Хорошо Станислав Романович… до завтра.
-И завтра попрошу не докучать!
Вышли. Полина расплакалась, Каташа охала на каждом шагу – ее довели до дому и уложили, а обе Марии – журавль и лисица остались вдвоем. Темень давно, в ноябре весь день – сплошная ночь, просвета не видно, звезд не видно, одно счастье – видят все в этой тьме хорошо. Хорошо видят, да. Очень.
-Мари, скажите… как вы относитесь к прогулкам во сне? – да, мы тут продолжаем светскую беседу. Словно в гостиной в Москве, за чаем.
-О чем это вы?
-Мне кажется, что сегодняшней ночью комендант будет плохо спать… Скажите вот вы, если клювом? А? во сне можно стать сильнее его.
-Но как?
-Знаю способ… знаете, у нас в Бессарабии много разных… способов цыганки знают, вот и я знаю кое-что… по наследству. Постарайтесь обернутся, милая, насколько сможете… перо нужно.
Волконская выдрала тонкими пальцами перо из плеча, даже не поморщившись когда на платок упала капля крови.
-А остальные?
К Александрин ночевать пойду, а то она ни секунды опять не проспит… а огонь у нее Каташа зажигала… справимся.
…Господин комендант как сел – так и остался сидеть неподвижно, схватившись за голову. Легко, да? Он что – не чувствует? На каждом – этих вот кандалов – не чувствует? В полнолуние – хорошо спит, да? Ему тут – за Байкалом – тепло наверно, после киевской-то губернии и светло, наверное? Кого еще Махайрод хуже наказал-то – вас, преступников, или меня, который ему верой и правдой всю жизнь служил?
Налил и все-таки выпил. Травы, травы… нету тут в ноябре никаких трав, не пробежишься по лугу, не оборачивайся даже – ноги настом до крови только разрежешь. Климат тут – что твои кандалы.
Спать.
Обернулся на икону – Заступница Остробрамская стояла на полумесяце и смотрела куда-то в сторону.
Спать, утро вечера мудренее. Ну как и правда умрет Муравьев-то? Что делать будешь? Спать.
…Во сне – во сне он был молод и скакал по летнему – светлому, невозможно светлому лугу. Звезды были так ярки, что можно было каждую травинку разглядеть, земля мягко пружинила под копытами, где-то впереди была река, из-за леса всходил полумесяц – смутно чем-то знакомый, все казалось, что там стоит кто-то в арке… не разглядеть, кто.
Только вот от реки понимался густой черный туман – и там кажется была опасность. И из лесу наползал – сжирая звезды, пах почему-то – сивухой, немытым каторжным телом, и дешевым скверным табаком… Метнулся в сторону – над головой возникла вдруг журавлиная тень – невозможно светлая на черном небе, звезда среди звезд – и только по глухому, не журавлиному клекоту Олень понял, что она – нападает, а за ней – за ней из лесу тянутся еще такие же белые… как звезды, как серебристые отблески травы. Волки. И черная тень между ними тоже… как звезда, вон хвост-то искрит.
Когда под ногами с одной стороны полыхнуло огнем, а с другой вдруг вместо травы обнаружился тоненький острый наст – олень закричал. Огонь все-таки был страшнее – он прыгнул в снег, провалился, ноги до колен обожгло болью… Это сон, сон, ты помнишь, что это сон? – проговорил в голове чей-то голос, - ты можешь проснуться…. Ты помнишь? –Проснутся он не мог. Позади пели волки, а впереди, за сугробами (как может быть такой искрящийся пушистый сугроб щерится такими ледяными бритвами? – стояла крепость. Во сне она вся сияла серебром, невозможно красиво, немыслимо – только из окон затянутых серебряной паутиной, сочилась кровь как из ран… «Пани Мария, спаси меня ради Сына твоего…» - все-таки голос был не зря, себя он вспомнил, и вспомнил – чей силуэт маячил ему с серпа луны, - «Пани Мария, заступница, смилуйся!»
Волки приблизились – и он проснулся от ужаса, ощутив острые холодные зубы на шее.
…Лисица чуть не закричала, когда упустила добычу. Она уже ощущала запах крови и хотела только одного – вонзить зубы в эту серебристую шею, сделать больно – и вдруг олень куда-то пропал, а она оказалась на том же поле – только залитом ярким лунным светом и совершенно одна. С луны на нее кто-то смотрел – без осуждения, но так пристально, что хотелось взывать на эту луну – лисьи песни не так красивы как волчьи, тявканье одно, но как иначе сказать-то? … так и проснулась – в слезах. Задремала часа на два, рядом также, не раздеваясь даже, прикорнула Александрин. В соседней клетушке спала Каташа – не проснулась, хорошо.
Мари затихла сразу, как только поняла, где она, потянулась к Павлуше проверить – жар, кажется, спал. За окном была все та же темень, но дрова в печке прогорели полностью… Это утро, утро. Пойдешь к коменданту? Пойдешь к мужу?
Пошла к Заступнице.
Пани Мария, ради Сына твоего, ну спаси нас тогда сама, как можешь, как хочешь, но – спаси… я же боюсь, сама видишь, Алексей же следующий, от него же тут тень одна осталась, а ну как тоже заболеет? Так что дышать в кандалах вовсе не сможет, так и будет булькать да задыхаться, как бедный Никита, Господи, ну невозможно же так совсем… исцели, пожалуйста, ну если кандалы снять вовсе невозможно – исцели, дай сил с ними… Пан Езус, я верю, Ты лучше знаешь, что нам посылать, но – смилуйся же, спаси.
«Да будет воля Твоя» - так и не выговорила, не смогла.
Александрин вскрикнула, проснулась:
-Что? Утро уже, да, утро? Я пойду к Никите, вы тут… сможете, да? Я пойду.
Лисица только кивнула. Тоже отчаянно хотелось уже пойти… домой, да? Каземат этот домом уже стал? Да все дом, где Алексей, но домой - позже. Новости узнать, и к коменданту, а пока вот – печку растопить, питье Павлуше согреть… кофе в кастрюльке сварить. Каташа тяжело спала, никак не могла очнутся, но на шорох у печки не просыпаясь толком, щелкнула пальцами – и сырые тяжелые дрова вспыхнули. За окном уже забрезжило и первой прибежала Мари Волконская:
-Скорее! Надо к коменданту, Никита кажется… Надо идти.
О нынешней ночи они, переглянувшись, разговаривать не стали. О том, каково Александрин – там, в остроге, рядом с мужем, который не может дышать – тоже не стали.
-Не велено пускать, - солдат посматривал на знатных дам с осторожностью, но дело свое знал, - не велено, господин генерал не может … принять. Не велено!
Волконская зашипела – сейчас бы в облик, да прямо в окно ему впорхнуть. Но нет, какой уж тут облик-то. Закричала:
-Станислав Романович, мы никуда не уйдем, пока вы нас не примите! – и голос долетел до второго этажа.
…Минут через десять он сам вышел на крыльцо: в мундире, застегнутом на все пуговицы, чеканя шаг… От него пахло страхом – это обе почувствовали сразу, но боялся он – не их.
-Что случилось?
-Господин комендант, он умирает! Велите снять кандалы!
Приготовились к спорам и слезам, лисица отстраненно подумала – а если на колени встать – сработает? Но комендант тяжело вздохнул:
-Хорошо. Кандалы снять до… пока доктор не позволит. И доктору позволяю выходить к больным… у Александры Григорьевны же сын болен? Вот пусть доктор тоже осмотрит. Все, довольны?
Благодарить оказалось неожиданно тяжело – но надо было. Что ж – и поблагодарили, лисица даже и от слез не удержалась – Бог весть, чего больше в этих слезах было, благодарности или просто дамской слабости. К каземату же кто-то побежал с вестями, тоже надо было идти, а она все стояла и смотрела на коменданта – что-то, наверно, надо было сказать еще, но слова все не шли. Так и постояли, посмотрели вдруг другу в глаза – потом он поклонился ниже обычного и попрощался – вежливо, по-французски.. как в той же гостиной московской, в которой они давеча с подругой дорогой чай пили.
…Рысь, придерживая кандалы, в сопровождении конвоя брел к дому Александрин. Что ж, вот и разрешилось: Никита, избавившись от кандалов, смог наконец вздохнуть и прокашляться. Облик поменять – все равно не мог, ну куда- там, решетки –то заговорены на окнах, частокол в серебре, но – дышать смог, слава Заступнице. Теперь вот ребенка осмотреть, и Саламандру тоже – в удачных родах врач не сомневался, но догляд все равно нужен, потом еще Мари Волконская – что-то у нее с плечом сегодня, морщится, когда руку поднимает… а потом – к Юшневским, и у них еще – просто посидеть. Просто наконец посидеть, подремать, подышать тоже, а то на воле – да это теперь твоя воля, четверть версты от острога – воля - и не дышится как-то…
(Отсюда вывод, что явственно надо еще разбираться, что было у Павла с Никитой в этой реальности:)
ЗЫ: На Остробрамскую, кто не видел - посмотрите. Она... вот которая в Вильнюсе - на нее надо просто смотреть, а вообще общепринятая иконография: на синем фоне, среди звезд и в синем плаще еще, самая Заступница:) Глаза чаще всего прикрыты, но вот которая там, в Вильно - она так и смотрит - одновременно и в сторону, и на тебя, и куда-то в себя... ну в общем, как водится с настоящими чудотворными иконами, которые - просто окна:)