Каторжный кошмар
Nov. 2nd, 2014 10:54 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lubeliaОх и сон мне приснился, сделал ночь мне, ну так я не умолчу, потому что это был такой... кошмар на двоих и отдельные его части совершенно отчетливо принадлежали не мне, а Алексею Петровичу... И да, это отчетливо снилось ему уже на каторге (интересоно, кому из перворазрядников не снилось-то?).
...Начиналось все с обстановки игры. Стоим, на Следственный комитет смотрим. Читают приговор. "К отсечению головы", ага. А помилования - нет, не читают, нету тут помилования, внезапно появляется много солдат - чуть ни по одному на каждого - и нас выводят вниз, к плахе. Плаха-то там натурально стояла (ну как плаха, пень, в в нем топор... сделала утреннее курение в виду этого топора особенно приятным).
А внизу уже были кадры отчетливо от Алексея Петровича - потому что это с одной стороны была экзекуция: костры, мешанина всего, на лошадях кто-то полузнакомый, шум какой-то (не помню никаких барабанов и слава Богу, ну он кажется просто очень плохо слышал в этот момент), лобное место посреди всего, уже почему-то густо залитое кровью - и кругом не игроки уже, а настоящие люди. Я их помню. Первым к плахе тащат Трубецкого - и Трубецкой, совершенно теряет себя, орет, упирается, отбивается - и на это еще страшней смотреть, чем на кровь. И тогда мы встаем рядом - люди 10 тома - Барятинский, Юшневский, Волконский и Давыдов. Я помню лица, я, блин, знаю, как они выглядели, хотя конечно, это был такой момент, когда лица искажены и в другой обстановке не опознаешь. Поражаюсь еще тому как Давыдов похудел и какой он в этот момент (кажется вообще все мужество собрав, чтоб на ногах держаться - красивый внезапно), какой совершено черно-белый Волконский и внезапно ссутулившийся Саша... И это несомненно - его - сон, это не моя точка зрения снизу вверх, мне Шурик казался бы невозможно высоким, нет, чуть-чуть повыше, а Давыдов - ниже на полголовы, упс...).
И мы стоим вчетвером и начинаем... очередность устанавливать промеж собой. Это уже мой сон, я-то помню, как внеразрядники жребий тянули. Нет, мы жребий тянуть не будем, нам четверым принципиально решить сейчас самим за себя. И все это невозможно быстро еще происходит - куда ж они так торопятся, разве можно так быстро? в общем, как-то становится понятно, что Давыдов замыкает. Шурик кивает всем и идет первым, я даже коснуться его уже не успеваю, вижу спину - уже совершенно прямую зато. И остаемся мы с Сергей Григорьичем, друг на друга глядим в последний раз, и он белый совершенно, а все мне улыбается ободряюще и кивает - давай мол, ты выбирай. Алексей Петрович бросает взгляд на плаху и кучу голов рядом, Господи, там уже затылок Сашки Барятинского - от Сашки отдельно - и решает, что ему сейчас важнее: еще несколько вздохов сделать (вот тут-то и понимаешь, какое это невозможное счастье - дышать... еще бы хоть несколько вздохов) - или видеть голову Сергей Григорьича... отдельно от Сергей Григорьича. И выдвигается вперед, и как-то они... даже и не обнимаются, не надо им уже, настолько рядом сейчас, вот просто после этой секунды - рядом - Алексей Петрович поднимается на плаху. А потом, уже лежа на ней головой вдруг задается вопросом - чья же кровь была на плахе перед тем, как их туда всех привели, это ведь кого-то еще казнили, да? Вспоминает еще, как соседа Бестужева четвертованием пугал - и почти радуется уже удару, да, отрубите ее уже, чтоб не думала о таком...
Извините, коллеги, до сих пор тряст, так что пусть не одну меня.
Зато я их видела.
...Начиналось все с обстановки игры. Стоим, на Следственный комитет смотрим. Читают приговор. "К отсечению головы", ага. А помилования - нет, не читают, нету тут помилования, внезапно появляется много солдат - чуть ни по одному на каждого - и нас выводят вниз, к плахе. Плаха-то там натурально стояла (ну как плаха, пень, в в нем топор... сделала утреннее курение в виду этого топора особенно приятным).
А внизу уже были кадры отчетливо от Алексея Петровича - потому что это с одной стороны была экзекуция: костры, мешанина всего, на лошадях кто-то полузнакомый, шум какой-то (не помню никаких барабанов и слава Богу, ну он кажется просто очень плохо слышал в этот момент), лобное место посреди всего, уже почему-то густо залитое кровью - и кругом не игроки уже, а настоящие люди. Я их помню. Первым к плахе тащат Трубецкого - и Трубецкой, совершенно теряет себя, орет, упирается, отбивается - и на это еще страшней смотреть, чем на кровь. И тогда мы встаем рядом - люди 10 тома - Барятинский, Юшневский, Волконский и Давыдов. Я помню лица, я, блин, знаю, как они выглядели, хотя конечно, это был такой момент, когда лица искажены и в другой обстановке не опознаешь. Поражаюсь еще тому как Давыдов похудел и какой он в этот момент (кажется вообще все мужество собрав, чтоб на ногах держаться - красивый внезапно), какой совершено черно-белый Волконский и внезапно ссутулившийся Саша... И это несомненно - его - сон, это не моя точка зрения снизу вверх, мне Шурик казался бы невозможно высоким, нет, чуть-чуть повыше, а Давыдов - ниже на полголовы, упс...).
И мы стоим вчетвером и начинаем... очередность устанавливать промеж собой. Это уже мой сон, я-то помню, как внеразрядники жребий тянули. Нет, мы жребий тянуть не будем, нам четверым принципиально решить сейчас самим за себя. И все это невозможно быстро еще происходит - куда ж они так торопятся, разве можно так быстро? в общем, как-то становится понятно, что Давыдов замыкает. Шурик кивает всем и идет первым, я даже коснуться его уже не успеваю, вижу спину - уже совершенно прямую зато. И остаемся мы с Сергей Григорьичем, друг на друга глядим в последний раз, и он белый совершенно, а все мне улыбается ободряюще и кивает - давай мол, ты выбирай. Алексей Петрович бросает взгляд на плаху и кучу голов рядом, Господи, там уже затылок Сашки Барятинского - от Сашки отдельно - и решает, что ему сейчас важнее: еще несколько вздохов сделать (вот тут-то и понимаешь, какое это невозможное счастье - дышать... еще бы хоть несколько вздохов) - или видеть голову Сергей Григорьича... отдельно от Сергей Григорьича. И выдвигается вперед, и как-то они... даже и не обнимаются, не надо им уже, настолько рядом сейчас, вот просто после этой секунды - рядом - Алексей Петрович поднимается на плаху. А потом, уже лежа на ней головой вдруг задается вопросом - чья же кровь была на плахе перед тем, как их туда всех привели, это ведь кого-то еще казнили, да? Вспоминает еще, как соседа Бестужева четвертованием пугал - и почти радуется уже удару, да, отрубите ее уже, чтоб не думала о таком...
Извините, коллеги, до сих пор тряст, так что пусть не одну меня.
Зато я их видела.
