![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lubeliahttp://lubelia.livejournal.com/1123873.html#comments
Уже вечерело и приближался лес, в котором водились шуйтаны. Морозило. Иван Борисович пожалел, что не остановился в чувашской деревне – ему-то холод нипочем, но вот верный его Иван, кажется, отчетливо начал задубевать на этом морозе. Сказал человеку в спину:
-Ничего, вот лес проедем, передохнем, где угодно, но в тепле переночуем, - поделился с силой, насколько тот мог принять, согрел голосом. Езды по лесу – если все будет благополучно - было всего несколько верст, а там впереди уже какое-то жилье. А все будет благополучно - никакой опасности не чувствовалось. Даже и волков в лесу сейчас не было, тамошняя стая перебралась на зиму куда-то южнее. И шуйтанов не было, были – люди, самые обычные, а людей Иван Борисович не умел бояться. Хотя на всякий случай приказал:
-Пистолеты возьми – и сам потянулся за плоским тяжелым ящичком из красного дерева.
Пару пистолетов всегда возил с собой – для таких вот случаев. Глупое оружие, людское, с ядом гидры или драконьим огнем не сравнится – но ведь и людям нужно чем-то друг друга убивать, да? – осекся, поняв, что просто устал и мысли текут куда-то явно не туда. Никому никого не нужно убивать, и сейчас не нужно будет, но лучше чтобы его человек был защищен против других людей, правда ведь?
Сам вооружаться не стал, откинулся назад, прикрыл глаза. Казалось – спал, но нет – вслушивался в лес, в его сонное зимнее шевеление: в трех верстах к югу в берлоге спали медведи, под покровом снега и палой листвы дремала многочисленная мелкая живность, а те немногие, кто бодрствовал – делали это осторожно и точно, берегли силы на холоде. До весны было еще далеко.
Лошади резко встали, забеспокоились и Иван Борисович очнулся.
-Бревно впереди, барин.
Единорог одним движением выскочил наружу. Было уже совсем темно, тоненькая луна светила сквозь ветки. Как в романе, подумалось ему, - лес, разбойники… приеду, буду пить чай и рассказывать Элиз и мальчикам. Жена будет охать и пенять на неосторожность, а Поль будет ждать рассказа о том, как папа справился с бандой страшных разбойников. Папа сейчас справится, папе, кажется, привалила работа.
Грива единорога серебрилась и плыла по ветру. Он заржал так, что было слышно на весь лес –этого вполне должно было хватить, чтобы разогнать всех людей, прятавшихся за деревьями – если бы они замыслили злое. Но он не чувствовал от них угрозы, не было ее, и поэтому звал их – давайте, подходите, поговорим.
И они появились – толпа тощих мужиков, одетых кто во что горазд, давно не мытых, давно не евших. Примерно этого он и ждал. Повалились под копыта:
-Батюшка, защити нас сирых!
Что ж, защищать и разбираться – он затем и ехал.
Из невнятного их рассказа он понял, что они беглые. Двое крестьян помещика Скворчевского, старшего Росомаха, кажется вконец спятившего и замучившего своих людей поначалу – непомерными поборами и работами, а после – и побоями, пятеро – еще из разных окрестных деревень, один сбежавший за приключениями из дому купеческий сынок. Разбойничать в местных лесах – много не наразбойничаешь по зиме. Идти в город сдаваться – память о том каково было при Льве любому, кто попался, даже и невиновному вовсе – была сильна, умирать под плетьми никому не хотелось.
Хотелось им – жить. Сказочный слух о том, как едет от самого Государя чудный зверь Единорог и как он сможет защитить их от привычных мелких хищников, и сделать все по-справедливости – откуда он возник, почему они ему поверили? Но вот – поверили, а он – ведь и считал же своей обязанностью защищать обиженных, да?
Записал имена и истории – вот так, прямо посреди леса. Они приглашали было в свое жилье – но он, уже побывавший сегодня в одном интересном людском жилище, отказался. Чернила стыли, перо скребло по бумаге – но хоть так, наскоро, а завтра уже будет в городе – и разберет все, составит правильным языком жалобы, узнает подробности о жизни господина Росомахи… все завтра, слишком уж длинный и холодный выпал этот день.
Обещал что разберется. Полного помилования – нет, они и не ждали, но жизнь, возможность жить, а не… вот так, как сейчас – обещал им твердо – в обмен на их обещание никого более не грабить, а через недельку-другую, когда он обоснуется в Казани и со всем разберется – идти сдаваться. Под его честное слово, под слово главы Дома Единорогов. Бревно, загораживающее дорогу, откатили. Денег дал – отсчитал по серебряной монетке каждому.
Сел в свои сани и укатил, не слушая благодарностей.
…Уже на выезде из леса под руку попался тот самый кожаный мешочек – амулет. Взял его в руки, повертел – все никак не мог понять, что же он сделал не так, где ошибся. Нигде не слукавил, ложных надежд не давал, был со всеми ровен и ласков – что, что не так, что грызло? Достал маленький ножичек с рукоятью из белой кости, аккуратно вспорол мешочек – несколько казавшихся черными в полутьме бисеринок выпало, но остальные остались на местах.
Высыпал содержимое на ладонь: крошки хлеба. Свежие, дня им нет, пахнут домом и дымом, и кислой кожей, и руками женщины, которая месила это тесто, и руками колдуна, который зашивал крошки в мешок.
…Есть они хотели все время – вот что его мучило. А у него между прочим полный ящик дорожных запасов, без которых он, дворянин со зверем внутри и обойтись мог – что ему куры эти мороженые да круги колбасы? Ни он, ни Иван с голоду бы не померли, вот сейчас уже в деревню въедут и поужинают – ну хоть чем, что найдется, если не колбасой этой.
Не пришло в голову. Не понял, не пустил в свой хваленый просвещенный разум такой простой вещи – что не только справедливости для них добиваться надо, а вот просто, попросту – едой своей поделиться.
Запах дыма и жилья усилился – они уже почти въехали в деревню. Денег ведь дал, да? Жизнь обещал, да?
Напишешь Полю, как справился с бандой разбойников, да, Жано?
…Потянулись пригороды, поначалу ничем не отличавшиеся от деревень – такие же невзрачные, темные и неуютные, но Единорог чуял, что впереди – большой город. Народ высыпал ему навстречу глазеть – его богатые сани привлекали внимание. Начали попадаться каменные дома, а потом улица повернула и впереди замаячили белые шпили – казанский Кремль напоминал московский, только был изрядно меньше. Проехал мимо нового, украшенного колоннадой гостиного двора – главный вход был расчищен, а крылья почти наполовину утопали в снегу.
Остановился в длинной одноэтажной, но зато каменной гостинице с видом на реку …Знал, что вскоре с визитами к нему явятся и губернатор и явственно враждующий с ним вице-губернатор, и Бог весть кто еще – и каждый будет просить оказать ему честь остановиться именно в его доме – и тут нужно смотреть на них очень внимательно, а лучше всего – если клопов не будет – так и остаться в казенном жилье.
Устроился, проследил, чтоб устроили слугу, убедился, что хозяин гостиницы отлично осознал, кто перед ним – и разнесет немедленно весть по всему городу, попросил найти ему поручика Ивановского из младших выдр - и вышел на берег. Знакомиться.
…Город был как город, самый обычный. В его сердце кипел рынок, в северной части стояли православные храмы, а за рекой – мечети, сама река текла спокойно и ровно. Да, здесь пахло мелкими хищниками, несправедливостью и обидами, смердела болью и голодом тюрьма, но в целом – город как город. Иван Борисович знал, что после того, как он отсюда уедет – людям станет хоть чуть-чуть полегче, в этом и видел свою миссию и служение. Белые Единороги затем и созданы – улучшать мир, уменьшать человеческую боль – так учил его отец. Ну здравствуй, Казань!
Казань отозвалась в ответ глухой утробной дрожью, морозный воздух поплыл и задрожал – ее хранил какой-то большой и древний Зверь, куда больше и старше Единорога. Улыбнулся ему и подставил лицо холодному ветру. Вот и познакомились, да? Ты же не против, если я тут попробую тебе помочь?
Поднялся к Кремлю, оскальзываясь и с трудом удерживаясь, чтобы не перекинуться – на четырех вряд ли было бы проще, чем на двух. Снег тут убирали плохо, сугробы поднимались к самым стенам. Прошел к собору: высокие своды, редкие тоненькие свечки. Справа от алтаря высилась темная громада: чугунное тяжкое надгробие, взлохмаченная черная шерсть, огромные бивни – кто это? Поймал за полу проходившего мимо монаха, стал расспрашивать. Оказалось - святой Гурий, здешний архиепископ.
"Ему обо всем молятся... он добрый, город защищает. Особливо же, - монах покосился на серебряного Единорога в петлице у Ивана Борисовича, как-то отчетливо выдохнул – и продолжил, - особливо об избавлении от несправедливостей начальственных. О правде его просят - Гурий-то и сам два года в ловчей яме просидел, оклеватали его, а князь-то, господин его, не стал разбираться, поверил навету... – голос стал плавным, видно, что монах не в первый раз рассказывал все это и заучил уже не только слова, но и сами интонации почти сказочного рассказа, - Но святой молился Заступнице - и через два года обвалились стены ямы, выбрался он чудом - и поклялся, что станет монахом... Последний Мамонт был, ушла кровь в землю, ушел облик ко Господу навсегда, не оставил наследников, - монах был человеком, и сам никакой печали от того, что кровь ушла в землю, а древний Зверь – навсегда на Небеса, не чувствовал, но рассказывал старательно, - а зато появился у города нашего великий ходатай перед Престолом…»
Единорог - старший в роду - поклонился последнему Мамонту и попросил шепотом за виденных нехристей-чувашей и за несчастных лестных разбойников. Прислонился лбом к чугуну, погрузился в себя – о чем еще просить, так чтоб молитва была искренней и не было в ней примеси гордыни? С начальственной-то несправедливостью – был уверен, что справится сам… Так и не смог оформить просьбу словами, но по-крайней мере сам понял – и надеялся, что Мамонт поймет. Хотел, чтобы не стыдно было написать потом сыну обо всем, что тут будет делать. Чтобы больше не ошибаться.
Уже вечерело и приближался лес, в котором водились шуйтаны. Морозило. Иван Борисович пожалел, что не остановился в чувашской деревне – ему-то холод нипочем, но вот верный его Иван, кажется, отчетливо начал задубевать на этом морозе. Сказал человеку в спину:
-Ничего, вот лес проедем, передохнем, где угодно, но в тепле переночуем, - поделился с силой, насколько тот мог принять, согрел голосом. Езды по лесу – если все будет благополучно - было всего несколько верст, а там впереди уже какое-то жилье. А все будет благополучно - никакой опасности не чувствовалось. Даже и волков в лесу сейчас не было, тамошняя стая перебралась на зиму куда-то южнее. И шуйтанов не было, были – люди, самые обычные, а людей Иван Борисович не умел бояться. Хотя на всякий случай приказал:
-Пистолеты возьми – и сам потянулся за плоским тяжелым ящичком из красного дерева.
Пару пистолетов всегда возил с собой – для таких вот случаев. Глупое оружие, людское, с ядом гидры или драконьим огнем не сравнится – но ведь и людям нужно чем-то друг друга убивать, да? – осекся, поняв, что просто устал и мысли текут куда-то явно не туда. Никому никого не нужно убивать, и сейчас не нужно будет, но лучше чтобы его человек был защищен против других людей, правда ведь?
Сам вооружаться не стал, откинулся назад, прикрыл глаза. Казалось – спал, но нет – вслушивался в лес, в его сонное зимнее шевеление: в трех верстах к югу в берлоге спали медведи, под покровом снега и палой листвы дремала многочисленная мелкая живность, а те немногие, кто бодрствовал – делали это осторожно и точно, берегли силы на холоде. До весны было еще далеко.
Лошади резко встали, забеспокоились и Иван Борисович очнулся.
-Бревно впереди, барин.
Единорог одним движением выскочил наружу. Было уже совсем темно, тоненькая луна светила сквозь ветки. Как в романе, подумалось ему, - лес, разбойники… приеду, буду пить чай и рассказывать Элиз и мальчикам. Жена будет охать и пенять на неосторожность, а Поль будет ждать рассказа о том, как папа справился с бандой страшных разбойников. Папа сейчас справится, папе, кажется, привалила работа.
Грива единорога серебрилась и плыла по ветру. Он заржал так, что было слышно на весь лес –этого вполне должно было хватить, чтобы разогнать всех людей, прятавшихся за деревьями – если бы они замыслили злое. Но он не чувствовал от них угрозы, не было ее, и поэтому звал их – давайте, подходите, поговорим.
И они появились – толпа тощих мужиков, одетых кто во что горазд, давно не мытых, давно не евших. Примерно этого он и ждал. Повалились под копыта:
-Батюшка, защити нас сирых!
Что ж, защищать и разбираться – он затем и ехал.
Из невнятного их рассказа он понял, что они беглые. Двое крестьян помещика Скворчевского, старшего Росомаха, кажется вконец спятившего и замучившего своих людей поначалу – непомерными поборами и работами, а после – и побоями, пятеро – еще из разных окрестных деревень, один сбежавший за приключениями из дому купеческий сынок. Разбойничать в местных лесах – много не наразбойничаешь по зиме. Идти в город сдаваться – память о том каково было при Льве любому, кто попался, даже и невиновному вовсе – была сильна, умирать под плетьми никому не хотелось.
Хотелось им – жить. Сказочный слух о том, как едет от самого Государя чудный зверь Единорог и как он сможет защитить их от привычных мелких хищников, и сделать все по-справедливости – откуда он возник, почему они ему поверили? Но вот – поверили, а он – ведь и считал же своей обязанностью защищать обиженных, да?
Записал имена и истории – вот так, прямо посреди леса. Они приглашали было в свое жилье – но он, уже побывавший сегодня в одном интересном людском жилище, отказался. Чернила стыли, перо скребло по бумаге – но хоть так, наскоро, а завтра уже будет в городе – и разберет все, составит правильным языком жалобы, узнает подробности о жизни господина Росомахи… все завтра, слишком уж длинный и холодный выпал этот день.
Обещал что разберется. Полного помилования – нет, они и не ждали, но жизнь, возможность жить, а не… вот так, как сейчас – обещал им твердо – в обмен на их обещание никого более не грабить, а через недельку-другую, когда он обоснуется в Казани и со всем разберется – идти сдаваться. Под его честное слово, под слово главы Дома Единорогов. Бревно, загораживающее дорогу, откатили. Денег дал – отсчитал по серебряной монетке каждому.
Сел в свои сани и укатил, не слушая благодарностей.
…Уже на выезде из леса под руку попался тот самый кожаный мешочек – амулет. Взял его в руки, повертел – все никак не мог понять, что же он сделал не так, где ошибся. Нигде не слукавил, ложных надежд не давал, был со всеми ровен и ласков – что, что не так, что грызло? Достал маленький ножичек с рукоятью из белой кости, аккуратно вспорол мешочек – несколько казавшихся черными в полутьме бисеринок выпало, но остальные остались на местах.
Высыпал содержимое на ладонь: крошки хлеба. Свежие, дня им нет, пахнут домом и дымом, и кислой кожей, и руками женщины, которая месила это тесто, и руками колдуна, который зашивал крошки в мешок.
…Есть они хотели все время – вот что его мучило. А у него между прочим полный ящик дорожных запасов, без которых он, дворянин со зверем внутри и обойтись мог – что ему куры эти мороженые да круги колбасы? Ни он, ни Иван с голоду бы не померли, вот сейчас уже в деревню въедут и поужинают – ну хоть чем, что найдется, если не колбасой этой.
Не пришло в голову. Не понял, не пустил в свой хваленый просвещенный разум такой простой вещи – что не только справедливости для них добиваться надо, а вот просто, попросту – едой своей поделиться.
Запах дыма и жилья усилился – они уже почти въехали в деревню. Денег ведь дал, да? Жизнь обещал, да?
Напишешь Полю, как справился с бандой разбойников, да, Жано?
…Потянулись пригороды, поначалу ничем не отличавшиеся от деревень – такие же невзрачные, темные и неуютные, но Единорог чуял, что впереди – большой город. Народ высыпал ему навстречу глазеть – его богатые сани привлекали внимание. Начали попадаться каменные дома, а потом улица повернула и впереди замаячили белые шпили – казанский Кремль напоминал московский, только был изрядно меньше. Проехал мимо нового, украшенного колоннадой гостиного двора – главный вход был расчищен, а крылья почти наполовину утопали в снегу.
Остановился в длинной одноэтажной, но зато каменной гостинице с видом на реку …Знал, что вскоре с визитами к нему явятся и губернатор и явственно враждующий с ним вице-губернатор, и Бог весть кто еще – и каждый будет просить оказать ему честь остановиться именно в его доме – и тут нужно смотреть на них очень внимательно, а лучше всего – если клопов не будет – так и остаться в казенном жилье.
Устроился, проследил, чтоб устроили слугу, убедился, что хозяин гостиницы отлично осознал, кто перед ним – и разнесет немедленно весть по всему городу, попросил найти ему поручика Ивановского из младших выдр - и вышел на берег. Знакомиться.
…Город был как город, самый обычный. В его сердце кипел рынок, в северной части стояли православные храмы, а за рекой – мечети, сама река текла спокойно и ровно. Да, здесь пахло мелкими хищниками, несправедливостью и обидами, смердела болью и голодом тюрьма, но в целом – город как город. Иван Борисович знал, что после того, как он отсюда уедет – людям станет хоть чуть-чуть полегче, в этом и видел свою миссию и служение. Белые Единороги затем и созданы – улучшать мир, уменьшать человеческую боль – так учил его отец. Ну здравствуй, Казань!
Казань отозвалась в ответ глухой утробной дрожью, морозный воздух поплыл и задрожал – ее хранил какой-то большой и древний Зверь, куда больше и старше Единорога. Улыбнулся ему и подставил лицо холодному ветру. Вот и познакомились, да? Ты же не против, если я тут попробую тебе помочь?
Поднялся к Кремлю, оскальзываясь и с трудом удерживаясь, чтобы не перекинуться – на четырех вряд ли было бы проще, чем на двух. Снег тут убирали плохо, сугробы поднимались к самым стенам. Прошел к собору: высокие своды, редкие тоненькие свечки. Справа от алтаря высилась темная громада: чугунное тяжкое надгробие, взлохмаченная черная шерсть, огромные бивни – кто это? Поймал за полу проходившего мимо монаха, стал расспрашивать. Оказалось - святой Гурий, здешний архиепископ.
"Ему обо всем молятся... он добрый, город защищает. Особливо же, - монах покосился на серебряного Единорога в петлице у Ивана Борисовича, как-то отчетливо выдохнул – и продолжил, - особливо об избавлении от несправедливостей начальственных. О правде его просят - Гурий-то и сам два года в ловчей яме просидел, оклеватали его, а князь-то, господин его, не стал разбираться, поверил навету... – голос стал плавным, видно, что монах не в первый раз рассказывал все это и заучил уже не только слова, но и сами интонации почти сказочного рассказа, - Но святой молился Заступнице - и через два года обвалились стены ямы, выбрался он чудом - и поклялся, что станет монахом... Последний Мамонт был, ушла кровь в землю, ушел облик ко Господу навсегда, не оставил наследников, - монах был человеком, и сам никакой печали от того, что кровь ушла в землю, а древний Зверь – навсегда на Небеса, не чувствовал, но рассказывал старательно, - а зато появился у города нашего великий ходатай перед Престолом…»
Единорог - старший в роду - поклонился последнему Мамонту и попросил шепотом за виденных нехристей-чувашей и за несчастных лестных разбойников. Прислонился лбом к чугуну, погрузился в себя – о чем еще просить, так чтоб молитва была искренней и не было в ней примеси гордыни? С начальственной-то несправедливостью – был уверен, что справится сам… Так и не смог оформить просьбу словами, но по-крайней мере сам понял – и надеялся, что Мамонт поймет. Хотел, чтобы не стыдно было написать потом сыну обо всем, что тут будет делать. Чтобы больше не ошибаться.
