lubelia

Кто видел черновик - все равно загляните, чуть-чуть добавила подробностей.
Князь Шурик, вам сюда:)

...Бросил взгляд в окно: блестящая под солнцем река, блестящие за ней купола Новодевичьего, дальние яблоневые сады – тоже словно блестящие, то ли от россыпей желтеющих уже яблок, то ли просто – вот от этого яркого солнца… Нет, все равно не юг. В Бессарабии был бы еще и простор, и высота, и виноградники словно в голубой дымке… боишься, Павел Дмитриевич, да? Вот этим замечательным летним днем, когда посетить загородный прием у эльфов – ну просто душа просит? На лодке барышень покатать по прудам, в вальсе иную покружить, шампанского выпить, расправить алые свои гребни, заблистать на солнце чешуей? Боишься?
Что себе-то врать? Боюсь.
Уже месяц как боюсь, как в Москву начали возвращаться те, кого знал семь? восемь уж лет назад – вот так и затаился, слился с собственным домом, со стенами, замаскировался ящерицей на серо- желтых южных камнях, растерялся. Медленный дракон, сначала думал – не больно. Ну просто вот неловко с бывшими подчинёнными встречаться, да и не зачем, ведь друзьями не были. А кем были-то? Кем были в Каменке, кем были в Тульчине, кем были, когда ты – поняв, что рванет же сейчас, судорожно под каким-то глупейшим предлогом уводил войска, лишь бы не оказаться перед необходимостью сражаться – с ними? Кем были, когда ловил известия и почти решил для себя, что если сейчас – если сейчас увидишь, что у Поля есть хоть один шанс… если услышишь, что Алекс с ним и уверен в победе… если волки за ними, если Серж Муравьев не один, а со всем своим полком… Вернешься. Вернешься с боевыми ящерами, всех кого можешь – прихватишь с собой – и черт всех дери, на Киев, потом – на Москву, а потом… как знать, но точно не из последних будешь – в этой новой, фантастической жизни, когда власть обернется благом, и можно будет – можно будет в полную силу наконец, взлететь, начать давно продуманные реформы (ох, Поль, мы и поспорим с тобой! И ты услышишь, и поймешь, что я прав… но где-то и ты прав, а Алекс, знающий русский лучше, чем я и ты – сформулирует и запишет, так то оба согласимся), и полдень – надо всей Россией встанет полдень, наш южный, пламенный, и мы сможем без крови, не чета французам, сможем же, сможем?
Однако, вести пришли недобрые, и полдень потух.
Господь миловал – Чернышев все сам сделал: и приказы об аресте выписал, и сам со своими големами Поля взял, и Волконского с Юшневским (Алекс, Алекс, где твоя умная голова была, как же ты так?), потом и вести о Муравьеве донеслись, и о том, что в Москве попытка бунта была – да подавлена… Не сказать, что испугался Павел Дмитриевич, не страх это был, и подлостей не наделал, стыдится нечего… нечего ведь?… Просто ящерицей среди камней на время стал, и перед разъяренным Махайродом – ящерицей с равнодушным взглядом… за хвост ее потянешь – хвост у тебя в руках оставит. Не знал ничего. Да, со всеми общался, как не общаться - офицеры второй армии, частями командуют, один – вообще генерал-интендант, верите ли, ваше величество, говорили исключительно за финансы с ним, потому что сами знаете, какого тщательнейшего наблюдения армейское устройство требует, а не по службе – нет, не по службе ни с кем из них не общался, и друзьями никого не почитал, и ежели кого из них наказание ждет – так поистине оно заслужено, и сам наказания заслуживаю, что прямо под носом такое пропустил, и нет мне оправдания, повинную голову к вашим священным стопам складываю, но поверьте старому служаке – никогда и в мыслях не имел верности нарушать, а они – да, первый самое суровое наказание буду приветствовать!
….Выжил, вырвался, хвост в когтях Махайрода оставил, а сам вернулся – вернулся на юг, всю Бессарабию чуть не в единоличное пользование получил (единоличное – да с оглядкой, пока следующий хвост не отрастишь – берегись, ящерица). Не хочу ничего про вас знать более, не хочу помнить, не друзья были, не свои – сослуживцы.
Медленный дракон – к началу августа, через месяц после того как первые появились опять в Москве – понял, что больно. А сейчас вот только – что еще и страшно. Не просто не знает, что сказать Алексу , или вот Николя Басаргину, или тому же Вольфу, а боится – право, и Махайрода не так боялся. Да и вообще – не боялся тогда, просто вот... ящерица включилась, а ящерица жить хочет, и на всех ей плевать.
А Дракон – боялся.
Впрочем, как только про себя это понял, твердо решил, что хватит. Бояться он не намерен и не будет более, так что – на прием, да? Серж Волконский там будет, и князь Барятинский будет (а он тебе, между прочим, жизнью обязан – не ушли ты его под Тирасполь с глубоководными тогда сражаться – быть бы ему третьим, промеж Сержа Муравьева и Поля), и Алекс… Алекс тоже будет… и... ну что он тебе сделает? Отвернется равнодушно? Ну что, что будет-то? Не друзья.
…по Москве, мимо яблоневых садов, потом мимо нескольких прудов с островами и беседками на них, по тополиной алее, к завивающейся белой ракушкой парадной лестнице, гребень не топорщим, спину держим ровно, Павел Дмитриевич Киселев уверен в себе и ничего – никого – не боится. И – не больно, слышишь? Тебе - не - больно.
…Опять повезло. Все таки драконы – везучие звери, мир словно вокруг них вертится и к ним подстраивается. Не Алекс, нет. Николя Басаргин.
Подбежал, распахнул объятия:
-Павел Дмитриевич, как же я рад вас видеть!
Обнялись. Дракон и суслик, странно, да? Да пошли вы все со своим странно, Господи, как же я соскучился-то, оказывается, Николя, живой, и не изменился ничуть – ну повзрослел, да, но – такой же ведь! Не друзья говоришь, были? Да плевать, кто были.
И ничего не надо говорить... ну – специального говорить. Павел Дмитриевич обрадовался передышке, отвел Николя в сторону, расспрашивать начал – не о том, как было там, но о том, что тот делать намеревается дальше… Что будет делать – пока не понимал, амнистия амнистией, но никто толком еще не знал, будет ли разрешено служить бывшим государственным преступникам, пока Николя хотел одного – отдохнув в Москве, посетить могилу любимой жены, а там…
-Я в Сибири столько думал – где мы правы были, где нет, как лучше Отечество наше к благополучию привести.. И раз уж не дал мне Бог семейного счастья – надо жизнь свою Отечеству отдать.
Киселев искренне обещал похлопотать, как только станет ясно – о чем, про себя подумал, что повзрослевший, изменившийся Николя Басаргин вполне еще может составить чье-то семейное счастье, и вот это тоже стоит иметь ввиду, и намекнуть старым московским грымзам с дочерьми на выданье, что бывший каторжник, конечно, но за него, если что, лично Бронзовый Дракон, Губернатор Бессарабии подпишется… Расслабился, про столичных невест задумавшись, а потом краем глаза заметил Алекса и Сержа с женами, вздохнул и поднялся:
-Николя, простите. Я счастлив вас видеть – но я ведь и всех остальных еще не видал.
Суслик понимающе шевельнул носом:
-Конечно... Вам будут рады.
Спасибо, Николя, утешил. Что так заметно?
Полетели, раз ноги не держат? Пошли, раз крылья отказывают? Не боюсь, вперед.
-Алексей Петрович? Сергей Григорьевич? Мари? Мари?, - пока раскланивался – чуть выдохнул. Ну что, что, чего ты ждешь как приговора-то? Ты прав был? Прав. Раскаиваешься? Нет. Господи, что с ними там делали, как постарели-то оба, и дамы… не скажешь «постарели», но – Мари Волконская взрослая совсем стала, а Мари Юшневская седину спрятала, да не обманешь такого опытного сердцееда-то, все дамские уловки знает… Ох.
Гарпий помедлил буквально долю секунды – Дракон ее заметил, но – вот же, хорошо же! – протянул руку:
-Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Здравствуйте, как хорошо, что вы тут…
Серж? Уфф, не скалится нет, это улыбка такая волчья, во все зубы-то. Хорошо.
…Медленный дракон. Медленный – только через полчаса, когда они стояли над прудом («Душно как, пройдемся уже прогуляемся! – С удовольствием, тут такие виды») и разговаривали о Бессарабии – снова, как тогда, ну конечно, откуда Алексу знать последние новости, а вот же – знал, расспрашивал, что там молдавские бояре, как там глубоководные, где сейчас безопасная граница, я слышал о вашем проекте отмены рабства – только тогда, прямо посреди разговора, оборвав Гарпия на полуслове, вдруг отвернулся, позвал:
-Алекс… Алекс, простите.
На этот раз секунды промедления не было – и это Дракон тоже заметил:
-Павел Дмитриевич вы... что могли – все сделали. Князя Барятинского спасли. Никому… срока лишнего не добавили. Нечего прощать тут, мне – нечего, и давайте дальше – про Буджак мне расскажите, что там ? Хотя нет, вот и князь Барятинский. Саша, Павел Дмитриевич рассказывает мне, что нынче на юге. Присоединишься?
Зеленый глянул довольно хмуро:
-Здрав-в-ствуй-йте. Я… нет, пожалуй, не присоединюсь… разве вы ко мне? С-сверху на все это великолепие пос-с-мотреть хочу.
Он тоже изменился – стал больше и темнее, там где раньше надкрылья отсвечивали весенним изумрудом –теперь уходили почти в чернь, на плече чешую прорезывал шрам – это-то откуда? На горле… еще один шрам на горле был. Киселев, приглядевшись, и у Алекса увидел там след – но менее заметный, просто пятна какие-то... а тут чешуя как взрыта.
Взрослый стал дракон, ненамного меньше тебя уже. Полетать хочешь? Ну полетели.
…Все как раньше, да? Вода, розовая от вечереющего солнца, теплые потоки воздуха – еще не поднявшись, чуешь их крыльями… Не как раньше. Не Днестр – затейливые подмосковные пруды, и город под правым крылом, и золотая крылатая тень позади, и белая тень в облаках маячит. Тут не все, и иных – вовсе не будет, никогда.
Взлетели все трое. Гарпий держался пониже, поглядывал, бдил, но разговору драконов не мешал, а те кружились друг вокруг друга, танцевали, прищелкивали хвостами – зеленая и алая искры в синем небе.
Зачем ты меня тогда услал? Я бы его спас! – Не спас бы, никто бы не спас... а я тебя вот спас, ради него, между прочим, ему бы только тебя не хватило на приговоре-то… - А ты, ты почему не вмешался, ведь всегда с нами был, ведь знал все! – Что ты понимаешь, мальчишка! Вы семь лет в каторге были, а я весь юг держал – и сейчас там лучше, чем тогда было! – Но ты… ты его помнишь? – Помню. Больно. Сейчас бы по-другому решил. Поздно. Больно. – Больно.
Больно, - подтвердил Гарпий, поняв что разговор окончен, и схватки не случится, - Спускайтесь, господа, ужин скоро и дамы нас заждались.