Ну вот, наконец у меня есть этот текст. Желающим – выдам вордом с примечаниями, но – из принципа – повешу и сюда тоже, потому что в сети его нет (то есть есть, но в неочевидном месте pdf-ом), а моя глубокая имха в том, что – должен быть.
Собственно, декабрист Иван Иваныч Сухинов обрушился мне на голову с подачи Алана и Тикки, которые выдали мне на почитать полухудожествунную-полудокументальную повесть Я. Гордина «После восстания». Повесть, кстати, всячески рекомендую, это, наряду с работами Эйдельмана и «Мятежом реформаторов» того же Гордина, читать надо непременно.
А вот этот текст – один из основных источников, написан В. Соловьевым – другим участником все того же восстания Черниговского полка. Он кратенький-кратенький, 10 страничек вордом, поэтому я его и помещаю прям в жж.
Очень просто написанный, эдак отстранено, и повествователь вроде бы стоит на позиции «я просто и безыскусно рассказываю как было, а выводы делайте сами».
Крышу сносит на раз двумя вещами – во-первых степенью ангста, который рассказывается все с тем же каменным выражением лица. Вот так было, и так было, и так было. Три раза пытался самоубиться, после третей осечки дошел до простой мысли, что не надо бы. В мае сообщили, что будут четвертовать – в июле объявили помилование. До Питера-то надо смотаться, волю государя узнать? А про то, какие ощущения у человека, который больше месяца знает, что его четвертуют вскорости – об этом Соловьев писать не будет, зачем? Более полутора лет шел пешком в кандалах в Сибирь. Связался с уголовниками, попытался организовать побег – не вышло. Приговорили к 400 ударам кнута, сообщили ему – «казался веселым, ночью просил одного из арестантов сказывать сказки, а когда все уснули, отвязал ремень от цепей, привязал его к деревянному колу, низко вбитому над нарами, спустился с них и почти в лежачем положении удавился».
Жуть жуткая.
Вторая вещь - личность рассказчика. Который производит внезапно впечатление охрененного человека-кремня, с коротенького-то текста. В большинстве декабристских воспоминаний звучат раскаяние в грехах, ну или хоть в ошибках молодости, люди меняют убеждения, люди считают произошедшее тогда, много лет назад - заблуждением… Этот – нет. Отношение вообще не поменялось – ни к делам тайного общества, ни к следствию, ни к правительству. При всей внешней отстраненность и простоте – предельно ясно, как он относится к тем, кто устроил в торжественный день коронации церемонию гражданской казни, к примеру. И при этом ни малейшего желания обсуждать тактические ошибки восстания, как Горбачевский, и даже мысли нет о том, чтобы судить Сергея Муравьева-Апостола. Сергей – командир, приказывал то-то и то-то, Кузьмин, Сухинов, Щепила и Соловьев делали то-то и то-то, а кто посмеет хоть слово про кого сказать – йух – это вот там. Феерическое впечатление невероятной внутренней цельности – без малейшей показухи, истеричности или сентиментальности.
И помнит он, Соловьев, все очень хорошо. С уголовниками связываться – плохо; но вот проводивших это следствие и лекаря, не оказавшего помощи, даже заметив признаки жизни – пофамильно, всех назовет, и про Лепарского все подробно скажет, что думает. (Хотя лекарь-то тут прав, разумеется, чо его назад тащить... с 400 кнутов выжить-то вообще можно?... смотря как бить, впрочем.)
И опять же – несмотря на то, что к финальным похождениям Сухинова отношение выражено очень внятно – ни слова осуждения. Было так и так, пострадали те и те, но - осуждать я не буду, потому что это то, чего тут нельзя. Лепарского - буду судить, а вот Сухинова - нет, не буду.
Феерические мужики оба.
ЗЫ: Осознала, что это еще одна история несостоявшегося кавалериста. Послужил в гусарах, но не потянул по деньгам – перевелся в пехоту. И вот-вот накануне перевода снова в гусары (видимо, поднакопил или товарищи по обществу обещали поддержать?... А, собственно, Сергей бабла и дал), вот уже даже с приказом о переводе – так вот пролететь, а? и никаких больше лошадок – брынь-брынь-кандалы…
( Read more... )![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
