
Мария Казимировна в 1836-1837 переписывается с Камиллой Ивашевой и пересказывает ей все, что творится в Петровском.
"...Господа наши казематские все здоровы, один Поджио хворал обыкновенными своими припадками, теперь ему лучше. Николай Александрович с братом [Крюковы] здоровы, я очень редко видаю старшего, а младшего никогда, разве встречусь. Он очень постоянно защищает поступок Вл[адимира] Ив[ановича Штейнгеля]. Хорошо, когда есть подобный друг: немногие так постоянно помнят старую дружбу. О старике дурные слухи доходят. Но Бог с ним, он сам лучше знает, что предпринимает.
Иван Семенович поручает поклониться Басаргину и Вам. Иван Иванович Пущин, Поджио Вас поминают и кланяются Вам."
...Во-первых - что опять не так сделал Штейнгель? (ну ладно, это я в книжке посмотрю). А вот кто такой Иван Семенович? Среди декабристов нет (или у меня совсе отключился мозг?".
Катерина Ивановна [Трубецкая] третью неделю живет в доме Николая Михайловича, а у них штукатурят и вообще исправляют в доме все, чтобы зиму провести в нем покойно.
Тоже - что-то я теряюсь, кто бы это?
И еще один персонаж, на этот раз подкинутый Алексеем Петровичем, потому что там его голос:
"Жаль бедного Дюплеси; с такою страстью к музыке, как у твоего брата, он понимает, чего бы стоило ему лишиться пальца. Одно только можно сказать в утешение, что Г-ну Дюплеси также под 60,—возраст, в котором и без того пальцы начинают отказываться: хрящи твердеют. Довольно, если ухо не изменяет и не лишает наслаждения слушать других."
Что за Дюплесси, лишенный пальца?!
(А еще на меня из переписки вышел бердичевский купец Шафнагель, как бы ни тот, который другим концом торчит из дела Давыдки Лошака.)