Понтий Пилат
Oct. 5th, 2011 11:29 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Сорри, но меня снова тянет про Понтия Пилата. Я как подумаю, что следующий спектакль - 7 октября, а когда я попаду на следующего "Мастера" - пока никто не знает... так сразу и тянет изливаццо:)
Итак, "Мастер и Маргарита", театр на Юго-Западе, Понтий Пилат - заслуженный артист России - А.С. Ванин.
Итак, про Пилата и его Головную Боль. Может быть что-то я вижу и слышу не так - у меня, слава Богу, небольшой опыт физической боли и наблюдений за ней. Однако то, что я вижу и слышу в этой сцене - постараюсь описать подробно. Это запись опять таки не по конкретному спектаклю, а "про вообще" - конкретное прочтение может отличаться оттенками, но суть та же, он всегда играет одно и то же, пусть и чуть в разных вариациях.
Итак, первый выход Пилата, Головная Боль во всей своей красе, актер знает толк. Сведенные плечи и шея (это даже не "попробую не двигать головой", это точное знание, что головой лучше не двигать, причем применяемое уже давным-давно на автомате), если надо повернуться - всем корпусом, глаза полуприкрыты (утро, слишком яркий свет, а ночь была явно скверная). А надо стоять вертикально, держать лицо и спину, быть на людях и вести допрос.
Поэтому первым делом он срывается на Иешуа. От боли, собственно: "добрые люди" от допрашиваемого - это какой-то когнитивный диссонанс, разрыв шаблона, это очень больно- думать об этом и воспринимать что-то новое, проще сдать Крысобою, чтоб арестанта привели в норму, чтоб говорил только то, что положено на допросе, чтоб вся процедура прошла хоть как-то... полегче? "Свирепое чудовище" говорится с кривой ухмылкой (улыбаться-то тоже больно) - это почти жалоба. Но и доля правды в этом, безусловно есть - когда ему так скверно, он не особенно церемонится с людьми.
Дальше некоторое время допрос ведет Афраний, а Пилат ... переваривает. И "добрых людей", и голос, и интонацию... в какой-то момент оказывается, что смотреть за арестантом так интересно, что боль получается если не игнорировать, так хоть загнать внутрь и не обращать внимания. Но она никуда не делась - когда Пилат берет допрос в свои руки, у него интонации в голосе конечно есть, но они такие... ровные и крайне аккуратные. Повышать и понижать голос - больно. Не двигать головой, говорить ровным голосом... вот не думать уже не получается, шаблон порван, крючок заброшен, глаз от арестанта уже не оторвать. Так рождается Любовь - в этой сцене за ее рождением можно наблюдать как под микроскопом. Ключевой момент - когда Воланд начинает бубнить что-то о чаше с ядом, пытаясь болью и искушением (да все тем же - "повесить его", убрать раздражающий фактор) отвлечь Прокуратора. Отвлечь не выходит - он уже смотрит на Иешуа непрерывно, между ними звенит воздух от напряжения, он уже пропал, совсем пропал. Но Голова есть Голова. Одновременно (как?! ну вот как он это умудряется показывать? напрямую передает?!) можно видеть два процесса: усиливающаяся головная боль, которая заставляет лицо темнеть, и Любовь, которая неожиданно озаряет светом. Кажется, примерно в этот момент Прокуратор ощущает еще одну интересную штуку (это Воланд обломался, Иешуа, как обычно вывернул все его уловки) - оказывается, что если в начале смотреть на арестанта и вникать было больнее, чем не смотреть, то теперь ровно наоборот - цепляясь за этот взгляд можно вытерпеть усилившуюся боль. И можно продолжить разговор, оказавшийся таким важны, и можно задать свой Вопрос - с прорезавшимся напряжением (Голова, Голова, чего ему стоит это повышение интонации и всплеск руками на "что есть истина?"? Да неважно уже, чего стоит, все уже неважно...).
Далее следует приступ боли. Это единственный момент, который не укладывается в клиническую картину сосудистой мигрени. Но это и понятно - перед нами все-таки театр. Да, при мигрени ни кричат и не корчатся, ну тут - сцена, нужно сценическими средствами передать предельное напряжение боли... Ванин бы и так смог, и без крика, это режиссерское. Но все равно - да, крик и корчи не укладываются в медицинскую картину. Зато отлично укладываются просто в картину происходящего. Это опять Воланд, это его последнее средство, не смог отвлечь малой болью - отвлечет такой, при которой думать уже нельзя вообще никак.
Это надо видеть, как он выпрямляется. Предел достигнут, а на пределе (тут уже снова возвращается картина мигрени) не корчатся. Либо лежат в темноте свернувшись эмбрионом, либо (люди, официальная ситуация, допрос, Афраний, Крысобой, арестант, долг) - вот так стоят. Покачиваясь, закинув голову, не смотреть, не дышать, цепляясь за глуховатый голос, который что-то говорит про истину и ее соотношение с головной болью. Кажется, если бы не этот голос - он таки упал и закрыл бы голову руками - хотя бы от света, да ноги как-то не очень держат. Это тоже овеществленный трактат... Что-то эдакое из Симоны Вайль, которая отлично знала толк в головной боли, про то, что если у страдания и есть какой-то смысл, он только в том, что там, на его дне, можно встретить Христа. Вот это мы и видим: как человек на пределе боли слушает Голос Иешуа и держится только за эьтот Голос. Хотел Истины - вот тебе Истина: единственное, что тебе осталось, единственное, что тебе дает возможность стоять - это Он. Он и есть Истина, ответ получен, ответ принят.
А раз ответ получен и Истина воссияла - так и головная боль сейчас отступит. Собственно, вот... уже и прошла.
Снятие головной боли - тоже клиническая картина во всей красе: сначала лицо искажается, потому что когда отступает - это в первые доли секунды тоже больно, потому что что-то меняется, потому что спазм сосудов, Потом вдруг появляется возможность ДЫШАТЬ - и Пилат начинает дышать полной грудью, до этого-то дышать было больно. Потом распахиваются глаза - оказывается можно снова смотреть на свет. Потом он начинает осторожненько двигать шеей и плечами, проверяя - отпустило ли.
...Процесс завершен: он полюбил Иешуа; он узнал, что там, на пределе страдания, он не видит и не слышит никого, кроме Иешуа; он получил от Иешуа возможность дышать, видеть и двигаться.
Дальше будет разговор о волоске, минутная передышка, и - предложенный Иешуа предельный выбор. И Приговор, да.
Заметим, вся эта сцена - от выхода до снятия головной боли занимает минут семь что ли? А вот.
(ЗЫ. Посмотрела по записям. Шесть с половиной минут. Вот это все - шесть с половиной минут! Блин...)
Как, как можно этого не видеть?! Это я все про этот форумный отзыв, от которого я скатилась в глубочайший когнитивный диссонанс. Отзывы типа "мужская истерика, демонстрация слабости, что он орет-то от боли, что он так остро реагирует?" - они хоть понятны. Да, кричит, остро реагирует, вообще эмоциями зал поливает не щадя. Но - не видит и не слышит Иешуа? Озабочен только своей властью? Ничего не понял из телеги про добрых людей и царство Истины? Чем надо смотреть, чтобы не видеть - ЧТО он играет? Что это не просто "хотел спасти хорошего человека, да трусость не позволила, теперь как-то муторно", что эта максимально обостренная предельная ситуация: "встретил Иешуа, понял - Кто перед ним, отдал Ему свое сердце, а потом не смог пожертвовать собой, ради Него - и оценил совершенное по высшей мере".
Итак, "Мастер и Маргарита", театр на Юго-Западе, Понтий Пилат - заслуженный артист России - А.С. Ванин.
Итак, про Пилата и его Головную Боль. Может быть что-то я вижу и слышу не так - у меня, слава Богу, небольшой опыт физической боли и наблюдений за ней. Однако то, что я вижу и слышу в этой сцене - постараюсь описать подробно. Это запись опять таки не по конкретному спектаклю, а "про вообще" - конкретное прочтение может отличаться оттенками, но суть та же, он всегда играет одно и то же, пусть и чуть в разных вариациях.
Итак, первый выход Пилата, Головная Боль во всей своей красе, актер знает толк. Сведенные плечи и шея (это даже не "попробую не двигать головой", это точное знание, что головой лучше не двигать, причем применяемое уже давным-давно на автомате), если надо повернуться - всем корпусом, глаза полуприкрыты (утро, слишком яркий свет, а ночь была явно скверная). А надо стоять вертикально, держать лицо и спину, быть на людях и вести допрос.
Поэтому первым делом он срывается на Иешуа. От боли, собственно: "добрые люди" от допрашиваемого - это какой-то когнитивный диссонанс, разрыв шаблона, это очень больно- думать об этом и воспринимать что-то новое, проще сдать Крысобою, чтоб арестанта привели в норму, чтоб говорил только то, что положено на допросе, чтоб вся процедура прошла хоть как-то... полегче? "Свирепое чудовище" говорится с кривой ухмылкой (улыбаться-то тоже больно) - это почти жалоба. Но и доля правды в этом, безусловно есть - когда ему так скверно, он не особенно церемонится с людьми.
Дальше некоторое время допрос ведет Афраний, а Пилат ... переваривает. И "добрых людей", и голос, и интонацию... в какой-то момент оказывается, что смотреть за арестантом так интересно, что боль получается если не игнорировать, так хоть загнать внутрь и не обращать внимания. Но она никуда не делась - когда Пилат берет допрос в свои руки, у него интонации в голосе конечно есть, но они такие... ровные и крайне аккуратные. Повышать и понижать голос - больно. Не двигать головой, говорить ровным голосом... вот не думать уже не получается, шаблон порван, крючок заброшен, глаз от арестанта уже не оторвать. Так рождается Любовь - в этой сцене за ее рождением можно наблюдать как под микроскопом. Ключевой момент - когда Воланд начинает бубнить что-то о чаше с ядом, пытаясь болью и искушением (да все тем же - "повесить его", убрать раздражающий фактор) отвлечь Прокуратора. Отвлечь не выходит - он уже смотрит на Иешуа непрерывно, между ними звенит воздух от напряжения, он уже пропал, совсем пропал. Но Голова есть Голова. Одновременно (как?! ну вот как он это умудряется показывать? напрямую передает?!) можно видеть два процесса: усиливающаяся головная боль, которая заставляет лицо темнеть, и Любовь, которая неожиданно озаряет светом. Кажется, примерно в этот момент Прокуратор ощущает еще одну интересную штуку (это Воланд обломался, Иешуа, как обычно вывернул все его уловки) - оказывается, что если в начале смотреть на арестанта и вникать было больнее, чем не смотреть, то теперь ровно наоборот - цепляясь за этот взгляд можно вытерпеть усилившуюся боль. И можно продолжить разговор, оказавшийся таким важны, и можно задать свой Вопрос - с прорезавшимся напряжением (Голова, Голова, чего ему стоит это повышение интонации и всплеск руками на "что есть истина?"? Да неважно уже, чего стоит, все уже неважно...).
Далее следует приступ боли. Это единственный момент, который не укладывается в клиническую картину сосудистой мигрени. Но это и понятно - перед нами все-таки театр. Да, при мигрени ни кричат и не корчатся, ну тут - сцена, нужно сценическими средствами передать предельное напряжение боли... Ванин бы и так смог, и без крика, это режиссерское. Но все равно - да, крик и корчи не укладываются в медицинскую картину. Зато отлично укладываются просто в картину происходящего. Это опять Воланд, это его последнее средство, не смог отвлечь малой болью - отвлечет такой, при которой думать уже нельзя вообще никак.
Это надо видеть, как он выпрямляется. Предел достигнут, а на пределе (тут уже снова возвращается картина мигрени) не корчатся. Либо лежат в темноте свернувшись эмбрионом, либо (люди, официальная ситуация, допрос, Афраний, Крысобой, арестант, долг) - вот так стоят. Покачиваясь, закинув голову, не смотреть, не дышать, цепляясь за глуховатый голос, который что-то говорит про истину и ее соотношение с головной болью. Кажется, если бы не этот голос - он таки упал и закрыл бы голову руками - хотя бы от света, да ноги как-то не очень держат. Это тоже овеществленный трактат... Что-то эдакое из Симоны Вайль, которая отлично знала толк в головной боли, про то, что если у страдания и есть какой-то смысл, он только в том, что там, на его дне, можно встретить Христа. Вот это мы и видим: как человек на пределе боли слушает Голос Иешуа и держится только за эьтот Голос. Хотел Истины - вот тебе Истина: единственное, что тебе осталось, единственное, что тебе дает возможность стоять - это Он. Он и есть Истина, ответ получен, ответ принят.
А раз ответ получен и Истина воссияла - так и головная боль сейчас отступит. Собственно, вот... уже и прошла.
Снятие головной боли - тоже клиническая картина во всей красе: сначала лицо искажается, потому что когда отступает - это в первые доли секунды тоже больно, потому что что-то меняется, потому что спазм сосудов, Потом вдруг появляется возможность ДЫШАТЬ - и Пилат начинает дышать полной грудью, до этого-то дышать было больно. Потом распахиваются глаза - оказывается можно снова смотреть на свет. Потом он начинает осторожненько двигать шеей и плечами, проверяя - отпустило ли.
...Процесс завершен: он полюбил Иешуа; он узнал, что там, на пределе страдания, он не видит и не слышит никого, кроме Иешуа; он получил от Иешуа возможность дышать, видеть и двигаться.
Дальше будет разговор о волоске, минутная передышка, и - предложенный Иешуа предельный выбор. И Приговор, да.
Заметим, вся эта сцена - от выхода до снятия головной боли занимает минут семь что ли? А вот.
(ЗЫ. Посмотрела по записям. Шесть с половиной минут. Вот это все - шесть с половиной минут! Блин...)
Как, как можно этого не видеть?! Это я все про этот форумный отзыв, от которого я скатилась в глубочайший когнитивный диссонанс. Отзывы типа "мужская истерика, демонстрация слабости, что он орет-то от боли, что он так остро реагирует?" - они хоть понятны. Да, кричит, остро реагирует, вообще эмоциями зал поливает не щадя. Но - не видит и не слышит Иешуа? Озабочен только своей властью? Ничего не понял из телеги про добрых людей и царство Истины? Чем надо смотреть, чтобы не видеть - ЧТО он играет? Что это не просто "хотел спасти хорошего человека, да трусость не позволила, теперь как-то муторно", что эта максимально обостренная предельная ситуация: "встретил Иешуа, понял - Кто перед ним, отдал Ему свое сердце, а потом не смог пожертвовать собой, ради Него - и оценил совершенное по высшей мере".