![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lubelia((Под катом, чтоб не раздражать тех, кому не интересно)
Основной итог спектакля - спасибо тебе дорогое театральное мироздание, что наконец я снова увидела Мастера-Бакалова. С Мастером-Китаевым, слабым, сдавшимся, лебезящим перед Воландом, искренне уверенным в том, что царство Истины никогда не настанет - нет, с ним тоже интересные истории складывались. Но сейчас наконец-то была история настоящего Мастера - очень сильного и уверенного в себе, стоящего вровень со своими героем, разговаривающего с Воландом - с брезгливой усталостью.
Совершенно прекрасно делал взаимодействие с Маргаритой: очень четко играл человека, у которого нет внутренних сил противостоять суккубе - но который этого все равно не принимает. "Она несла в руках отвратительный цветы" - первое его ощущение при виде Маргариты - отвращение. "Нет, я розы люблю!" - с вызовом. Потом она лишает его имени:"Вот тогда она начала звать меня - "Мастер" - с усталой обреченностью. "Нет, я не виню ее", однако очень четко понятно, что всю эту ситуацию с публикацией спровоцировала она, суккуба - сначала разведя его на походы по редакциям, а потом давая не поддержку, а исключительно гоня истерику по поводу дурных рецензий. Срыв тоже спровоцировала она. А вот к кому обращался Мастер перед этим решением сжечь роман? "Услышь, что со мной творится, приди, помоги!" - у меня было очень четкое ощущение, что это он не Маргарите говорил. Кажется - герою собственного романа. В которого сам не очень-то верил, вот обратился, попросил - а пришел не Он, пришла опять суккуба, устроила истерику, сожрала последние силы, и он уснул почти безумным, а проснулся - безумным совсем. Там был еще один момент - про отношение Мастера к своему роману, когда он засмеялся, цитируя критиков, про "апологию Иисуса Христа". Очень нехорошо рассмеялся, понимая, что его роман - ну никак не апология Христа. Апологией эта история может стать только в цельном варианте: с Иешуа, прочитавшим роман, с прощенным и принявшим прощение Пилатом. А собственно "роман Мастера", кажется, заканчивается монологом о лунной дороге и этим: "Казни не было!". А Казнь-то была и еще как - в сцене с Левием оказалось, что почти до самого конца, пока не гаснет свет для того, чтобы на сцену пришли "распинаемые" - Мастер стоит на сцене. Точнее как-то эдак... сидит, спиной, потом на колени встает, и смотреть в этот момент надо на него, а не на Левия. Была, была Казнь.
С Пилатом они очень параллельны - я в этот раз отследила, как они синхронно реагируют на "трусость". Посередине - Афраний, по бокам - Пилат и Мастер, слушают с одинаково напряженными лицами (и как они параллельно, с разных сторон, вторя друг другу расспрашивают!). И реагируют - одинаковыми кривыми усмешками. Только Пилат остается стоять, чепуху какую-то правда говорить начинает, но - стоит. А Мастер с полусмешком-полурыданием отшатывается и некоторое время хватается за стены в глубине сцены - тоже пытаясь стоять. Потом выправляется - им с Пилатом параллельно приходит идея об Иуде.
Финал Мастера был очень страшным. Сбывшийся кошмар: думал отсидеться в больнице, думал - не найдут, думал, раз уж сломали, то теперь хоть сломанного не тронут, дадут жить спокойно, грузить Пилатом Стравинского... Но появляется Бездомный со своей историей, и Мастер понимает - все нашли, взяли след. Остается только успеть как можно больше рассказать: о Казни, об Иуде... А дальше его "извлекают" и оказывается, что наступил полный капец: твой роман прочитал Дьявол, хоть ты его и пытался сжечь ("Я его сжег!" - это Мастер всегда говорит с вызовом), и суккуба твоя - тут как тут. И остается только принять казнь с достоинством - что он и делает. Кстати, опять в параллель к Пилату: тот в последней сцене, после: "Это сделал я!", когда заглядывает в грядущее Бессмертие, частенько отшатывается, чуть ли не с воплем и как-то криво, шатаясь, уходит-убегает. В этот раз - нет. Посмотрел на свое Бессмертие - как натолкнулся лицом на стену, но не отшатнулся, принял, и ушел держа спину прямо. Вот и Мастер в финале... обреченно так сказал "Я хочу попрощаться..." (Воланд из этого что-то свое понял, потому что ответил насмешкой с явным желанием добить) и встал у стены, как приколоченный. Зато как сказал Пилату: "Свободен!". Хоть так, хоть через героя, пусть не сам - свободен.
Маленькая там надежда и вообще вся история получилась мрачноватой. О том, что Иешуа может прийти таким скрытым и замаскированным, что опознать Его до конца получается только в Вечности; о том, что у Дьявола в этом мире - очень много власти; о том, что, конечно, попасть вместо окончательного ада - в чистилище (или выйти из чистилища после двух тысяч лет... чистки) - это да, вполне победа. Но она достается такой ценой, а вокруг так много обреченных - что это печальная победа.
В этот раз даже Афраний был довольно мрачным. Собственно, я это увидела в первый раз - что он после Казни тоже находится в не вполне вменяемом состоянии, до этого-то обычно, до самого непосредственно рассказа о - улыбался, был вполне доволен тем, что "праздники тут трудные" и "Вар не сделает и шагу". А тут они оба были маловменяемы: Прокуратор только-только на ноги встал (голос после Приговора так и не восстановил), а Афраний - сначала откачивал Прокуратора после Приговора, а потом пошел пять часов на трехногой табуреточке сидеть, наблюдать за казнью и еще смерть устанавливать, все время прокручивая перед собой эту "трусость". Афраний Фарида - совсем другой, чем ванинский (которого я, впрочем, и не видела, но читала - много и вполне представляю), для него это все скорее коллизия "любимый Прокуратор публично облажался, струсил и вынужден был казнить симпатичного лекаря, который ему головную боль снять смог... а вот лекарь-то не струсил, хорошо умер". И поэтому он как-то... немилосерден Афраний, короче ("А я не сказал, что это был Га-Ноцри? А ты сам-то не понял? Ну хорошо, слушай дальше, про трусость тоже...").
Оттаял Афраний, кажется, уже только на Иуде - ну все, вроде Прокуратор выправился, вот предателя убить хочет, мир снова стоит на месте, можно выдохнуть.
Ну и сам Прокуратор.
Как обычно (теперь всегда) главный на этом утреннике, очень сильный, очень уверенный в себе (ну или очень хорошо притворяется) - и твердо убежденный в том, что царство истины не настанет. Если перед Иешуа-Задохиным он был беспомощен (и даже во время снятия головной боли кричал громче - что тут скрывать-то, Он же и так все видит?), то тут - он сильный, он главный, он несет ответственность и держит лицо. (Кричал от боли очень жутко - но почти совершенно беззвучно, зажимая рот изо всех сил: нельзя при молодежи, при Афрании, при этом юноше, которого неплохо бы спасти - хороший мальчик, образованный, интересный). Почти с самого начала была нотка безнадежности - в том, как пытался отправить юношу подальше ("и иди, ты свободен!" - у него даже первая реакция не "забрать врача к себе в Кесарию", а отправить подальше - и хрен с тем, что лечить будет некому, это ему, кажется, поначалу даже в голову не приходит. Отправить подальше, а то как-то... нехорошие предчувствия. На "волоске" он, кажется, чуть не закричал. И сдался довольно быстро - Фред говорит, что отследил момент по позе, я там в основном за интонацией следила. Точного времени не скажу, но в общем, ему очень быстро стало ясно, чем все закончится. Нет, пойти в бой с Кайифой надо - ты главный, ты за все это отвечаешь, ты, кажется подал мальчику надежду, так что не попытаться - нельзя.
В разговоре с Кайифой два момента отследила: то ли жест вот этот, рукой, то ли прямо передача на голову, но Иуду Пилат, кажется, обещал себе замочить еще в процессе разговора с Кайифой, вне зависимости от того, как оно повернется. А еще большая сцена позволила выделить момент: "Ты слышишь этот гул, Прокуратор?": он застывает, зажав уши, прямо у центрального щита, в красноватых отблесках бессмертия. Слышит, слышит.
Приговор... Приговор. Жест с пряжкой был на выходе, впрочем, скорее не с пряжкой, просто ворот рванул. И потом, потом - опять гастрольный свет, тьма не опускается, видно лицо уже после "Варравана", видно паническое бегство от того, что сделал. Жуть.
К вопросу о жути - был на балу. Зачем? в случае с Мастером-Китаевым я хоть понимаю - надо сделать противовес китаевскому монологу: "Казни не было!", сделать свой - истинный - вариант. А так... первый раз порадовалась, что я где-то там на балконе, близко на это смотреть не надо.
Но зато финал, со сказанным Бакаловым: "Свободен!" стал финалом.
Из прочего: отловила, что Азазелло при упоминании головы Берлиоза потирает запястья ровно тем же жестом, что и Пилат при упоминании об Иуде (и Афраний там же периодически делает) :) . Дуэт Горшков-Шахет ужасен.
У Стравинского в клинике на этот раз собралось целое гнездо: он сам, Прасковья Федоровна, тоже отлично понимающая в Пилатах, Мастер, Иванушка... И балетный выход этот, сделанный для большой сцены - прекрасен:)
А в целом - мрачновато вышло. И видно, что не особенно им нравится эта сцена и этот зал (легче был зал, чем на давешних "Куклах", Приговору вот хлопал, но все равно общее ощущение - трудно им тут). И история вышла грустная, с едва-едва намеченной надеждой.
...Лакомкин - молодец. Очень хороший он, нравится.
Но все-таки, блин, зачем ставить на роль Иешуа - Лакомкина, который честно делает все, что может, делает хорошо очень, но его просто по жизни мало еще, а на роль Левия (которая Лакомкину была отлично по росту) - брать Медведева, который ...увы. Зачем? Нивапрос, актер должен взрослеть и браться за новые - сложные роли. Но зритель-то отчего страдать должен? Если ввод на Алешку-сапожника или там Петьку в Хармсе я, в общем, понимаю - оно вполне по мерке, это как раз отличные роли мальчику "на вырост", Алешка во взаимодействии с Ивановой даже ничего был, то Левием... ну хоть сколько-нибудь взрослый человек должен быть. Там, блин, Горе сыграть надо. А пока Бакалов, спиной к залу, был выразительней чем Левий - лицом. И финальный разговор с Воландом проваливается - с тоски смотрела на Азазелло с Геллой.
Ладно. Скоро все равно очередные перестановки состава грядут, вдруг да устаканится?
Щоб два раза не ходить - смешное про Пилата:
http://diak-kuraev.livejournal.com/270113.html#comments
Основной итог спектакля - спасибо тебе дорогое театральное мироздание, что наконец я снова увидела Мастера-Бакалова. С Мастером-Китаевым, слабым, сдавшимся, лебезящим перед Воландом, искренне уверенным в том, что царство Истины никогда не настанет - нет, с ним тоже интересные истории складывались. Но сейчас наконец-то была история настоящего Мастера - очень сильного и уверенного в себе, стоящего вровень со своими героем, разговаривающего с Воландом - с брезгливой усталостью.
Совершенно прекрасно делал взаимодействие с Маргаритой: очень четко играл человека, у которого нет внутренних сил противостоять суккубе - но который этого все равно не принимает. "Она несла в руках отвратительный цветы" - первое его ощущение при виде Маргариты - отвращение. "Нет, я розы люблю!" - с вызовом. Потом она лишает его имени:"Вот тогда она начала звать меня - "Мастер" - с усталой обреченностью. "Нет, я не виню ее", однако очень четко понятно, что всю эту ситуацию с публикацией спровоцировала она, суккуба - сначала разведя его на походы по редакциям, а потом давая не поддержку, а исключительно гоня истерику по поводу дурных рецензий. Срыв тоже спровоцировала она. А вот к кому обращался Мастер перед этим решением сжечь роман? "Услышь, что со мной творится, приди, помоги!" - у меня было очень четкое ощущение, что это он не Маргарите говорил. Кажется - герою собственного романа. В которого сам не очень-то верил, вот обратился, попросил - а пришел не Он, пришла опять суккуба, устроила истерику, сожрала последние силы, и он уснул почти безумным, а проснулся - безумным совсем. Там был еще один момент - про отношение Мастера к своему роману, когда он засмеялся, цитируя критиков, про "апологию Иисуса Христа". Очень нехорошо рассмеялся, понимая, что его роман - ну никак не апология Христа. Апологией эта история может стать только в цельном варианте: с Иешуа, прочитавшим роман, с прощенным и принявшим прощение Пилатом. А собственно "роман Мастера", кажется, заканчивается монологом о лунной дороге и этим: "Казни не было!". А Казнь-то была и еще как - в сцене с Левием оказалось, что почти до самого конца, пока не гаснет свет для того, чтобы на сцену пришли "распинаемые" - Мастер стоит на сцене. Точнее как-то эдак... сидит, спиной, потом на колени встает, и смотреть в этот момент надо на него, а не на Левия. Была, была Казнь.
С Пилатом они очень параллельны - я в этот раз отследила, как они синхронно реагируют на "трусость". Посередине - Афраний, по бокам - Пилат и Мастер, слушают с одинаково напряженными лицами (и как они параллельно, с разных сторон, вторя друг другу расспрашивают!). И реагируют - одинаковыми кривыми усмешками. Только Пилат остается стоять, чепуху какую-то правда говорить начинает, но - стоит. А Мастер с полусмешком-полурыданием отшатывается и некоторое время хватается за стены в глубине сцены - тоже пытаясь стоять. Потом выправляется - им с Пилатом параллельно приходит идея об Иуде.
Финал Мастера был очень страшным. Сбывшийся кошмар: думал отсидеться в больнице, думал - не найдут, думал, раз уж сломали, то теперь хоть сломанного не тронут, дадут жить спокойно, грузить Пилатом Стравинского... Но появляется Бездомный со своей историей, и Мастер понимает - все нашли, взяли след. Остается только успеть как можно больше рассказать: о Казни, об Иуде... А дальше его "извлекают" и оказывается, что наступил полный капец: твой роман прочитал Дьявол, хоть ты его и пытался сжечь ("Я его сжег!" - это Мастер всегда говорит с вызовом), и суккуба твоя - тут как тут. И остается только принять казнь с достоинством - что он и делает. Кстати, опять в параллель к Пилату: тот в последней сцене, после: "Это сделал я!", когда заглядывает в грядущее Бессмертие, частенько отшатывается, чуть ли не с воплем и как-то криво, шатаясь, уходит-убегает. В этот раз - нет. Посмотрел на свое Бессмертие - как натолкнулся лицом на стену, но не отшатнулся, принял, и ушел держа спину прямо. Вот и Мастер в финале... обреченно так сказал "Я хочу попрощаться..." (Воланд из этого что-то свое понял, потому что ответил насмешкой с явным желанием добить) и встал у стены, как приколоченный. Зато как сказал Пилату: "Свободен!". Хоть так, хоть через героя, пусть не сам - свободен.
Маленькая там надежда и вообще вся история получилась мрачноватой. О том, что Иешуа может прийти таким скрытым и замаскированным, что опознать Его до конца получается только в Вечности; о том, что у Дьявола в этом мире - очень много власти; о том, что, конечно, попасть вместо окончательного ада - в чистилище (или выйти из чистилища после двух тысяч лет... чистки) - это да, вполне победа. Но она достается такой ценой, а вокруг так много обреченных - что это печальная победа.
В этот раз даже Афраний был довольно мрачным. Собственно, я это увидела в первый раз - что он после Казни тоже находится в не вполне вменяемом состоянии, до этого-то обычно, до самого непосредственно рассказа о - улыбался, был вполне доволен тем, что "праздники тут трудные" и "Вар не сделает и шагу". А тут они оба были маловменяемы: Прокуратор только-только на ноги встал (голос после Приговора так и не восстановил), а Афраний - сначала откачивал Прокуратора после Приговора, а потом пошел пять часов на трехногой табуреточке сидеть, наблюдать за казнью и еще смерть устанавливать, все время прокручивая перед собой эту "трусость". Афраний Фарида - совсем другой, чем ванинский (которого я, впрочем, и не видела, но читала - много и вполне представляю), для него это все скорее коллизия "любимый Прокуратор публично облажался, струсил и вынужден был казнить симпатичного лекаря, который ему головную боль снять смог... а вот лекарь-то не струсил, хорошо умер". И поэтому он как-то... немилосерден Афраний, короче ("А я не сказал, что это был Га-Ноцри? А ты сам-то не понял? Ну хорошо, слушай дальше, про трусость тоже...").
Оттаял Афраний, кажется, уже только на Иуде - ну все, вроде Прокуратор выправился, вот предателя убить хочет, мир снова стоит на месте, можно выдохнуть.
Ну и сам Прокуратор.
Как обычно (теперь всегда) главный на этом утреннике, очень сильный, очень уверенный в себе (ну или очень хорошо притворяется) - и твердо убежденный в том, что царство истины не настанет. Если перед Иешуа-Задохиным он был беспомощен (и даже во время снятия головной боли кричал громче - что тут скрывать-то, Он же и так все видит?), то тут - он сильный, он главный, он несет ответственность и держит лицо. (Кричал от боли очень жутко - но почти совершенно беззвучно, зажимая рот изо всех сил: нельзя при молодежи, при Афрании, при этом юноше, которого неплохо бы спасти - хороший мальчик, образованный, интересный). Почти с самого начала была нотка безнадежности - в том, как пытался отправить юношу подальше ("и иди, ты свободен!" - у него даже первая реакция не "забрать врача к себе в Кесарию", а отправить подальше - и хрен с тем, что лечить будет некому, это ему, кажется, поначалу даже в голову не приходит. Отправить подальше, а то как-то... нехорошие предчувствия. На "волоске" он, кажется, чуть не закричал. И сдался довольно быстро - Фред говорит, что отследил момент по позе, я там в основном за интонацией следила. Точного времени не скажу, но в общем, ему очень быстро стало ясно, чем все закончится. Нет, пойти в бой с Кайифой надо - ты главный, ты за все это отвечаешь, ты, кажется подал мальчику надежду, так что не попытаться - нельзя.
В разговоре с Кайифой два момента отследила: то ли жест вот этот, рукой, то ли прямо передача на голову, но Иуду Пилат, кажется, обещал себе замочить еще в процессе разговора с Кайифой, вне зависимости от того, как оно повернется. А еще большая сцена позволила выделить момент: "Ты слышишь этот гул, Прокуратор?": он застывает, зажав уши, прямо у центрального щита, в красноватых отблесках бессмертия. Слышит, слышит.
Приговор... Приговор. Жест с пряжкой был на выходе, впрочем, скорее не с пряжкой, просто ворот рванул. И потом, потом - опять гастрольный свет, тьма не опускается, видно лицо уже после "Варравана", видно паническое бегство от того, что сделал. Жуть.
К вопросу о жути - был на балу. Зачем? в случае с Мастером-Китаевым я хоть понимаю - надо сделать противовес китаевскому монологу: "Казни не было!", сделать свой - истинный - вариант. А так... первый раз порадовалась, что я где-то там на балконе, близко на это смотреть не надо.
Но зато финал, со сказанным Бакаловым: "Свободен!" стал финалом.
Из прочего: отловила, что Азазелло при упоминании головы Берлиоза потирает запястья ровно тем же жестом, что и Пилат при упоминании об Иуде (и Афраний там же периодически делает) :) . Дуэт Горшков-Шахет ужасен.
У Стравинского в клинике на этот раз собралось целое гнездо: он сам, Прасковья Федоровна, тоже отлично понимающая в Пилатах, Мастер, Иванушка... И балетный выход этот, сделанный для большой сцены - прекрасен:)
А в целом - мрачновато вышло. И видно, что не особенно им нравится эта сцена и этот зал (легче был зал, чем на давешних "Куклах", Приговору вот хлопал, но все равно общее ощущение - трудно им тут). И история вышла грустная, с едва-едва намеченной надеждой.
...Лакомкин - молодец. Очень хороший он, нравится.
Но все-таки, блин, зачем ставить на роль Иешуа - Лакомкина, который честно делает все, что может, делает хорошо очень, но его просто по жизни мало еще, а на роль Левия (которая Лакомкину была отлично по росту) - брать Медведева, который ...увы. Зачем? Нивапрос, актер должен взрослеть и браться за новые - сложные роли. Но зритель-то отчего страдать должен? Если ввод на Алешку-сапожника или там Петьку в Хармсе я, в общем, понимаю - оно вполне по мерке, это как раз отличные роли мальчику "на вырост", Алешка во взаимодействии с Ивановой даже ничего был, то Левием... ну хоть сколько-нибудь взрослый человек должен быть. Там, блин, Горе сыграть надо. А пока Бакалов, спиной к залу, был выразительней чем Левий - лицом. И финальный разговор с Воландом проваливается - с тоски смотрела на Азазелло с Геллой.
Ладно. Скоро все равно очередные перестановки состава грядут, вдруг да устаканится?
Щоб два раза не ходить - смешное про Пилата:
http://diak-kuraev.livejournal.com/270113.html#comments
