Кружок братьев Критских, Москва, 1827 год.
Nov. 1st, 2012 03:18 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lubeliaЭто еще одна дивная история николаевского царствования. Читала - волосы дыбом стояли. И удивительно рифмуется с делом Бестужева-Рюмина, ага.
Участники истории - натуральные дети, студентики, им по 17-20 лет, младше даже "оренбуржцев". Вообще дети - обсуждают, а не избрать ли им Пушкина в председатели, прокламации собираются оставлять у подножия памятника Минину и Пожарскому, некоторые - слово "конституция"-то с трудом выговаривают "за недальностью ума".
А получили - по полной. Бляпиздец, извините май рашен.
Внутри - главка из книги Политические процессы Николаевской эпохи ; Декабристы ; Процессы Колесникова, братьев Критских и Раевских", Москва, М. Саблин, 1907 год.
Кто автор текста - не очень понятно, глава о Колесникова, например - это чуть подредактированный текст Штейнгеля, который шел предисловием в воспоминаниям Колесникова. Что там про декабристов - не читала, как воткнулась в это, так вот и... вот.
11-го декабря 1827 года на главную гаубвахту в Кремле пришел некто Николай Лушников, сын Симбирского помещика, приехавший в 1826 году для поступления в Московский университет, но почему-то туда не принятый. Спросив часового о караульных офицерах (штабс-капитане Боцан и прапорщике Ковалевском) с которыми он был знаком, он вошел к ним и в откровенной беседе начал говорить им об образе правления в России, сказал, что скоро Конституция возьмет верх, бранил Николая и упомянул, что у него с друзьями составлено тайное общество для истребления Императорской фамилии, что у них хранится кинжал, изготовленный в 1826 году, наконец объявил, что 22 августа общество намерено распустить несколько тысяч афиш для возмущения народа и издать прокламации для возмущения в нем ненависти к монархическому правлению, при этом он указал на Критских.
Офицеры вечером того же дня донесли об этом своему полковнику командиру (командир сибирского гренадерского полка был полковник Юницын), тот донес далее и на другой день фельдфебель несся в Петербург с письмами от военного генерал-губернатора князя Голицына и коменданта Веревкина. Не желая остаться неизвестным, Юницын, вопреки порядку службы и от себя послал донесение Николаю, но в донесении этом показал не тот день, в который узнал о происшествии, да еще припутал ни к селу ни к городу какой-то глупый слух о делателях фальшивых ассигнаций.
Командир 3 гренадерской дивизии генерал-адъютант Храповицкий, узнав об этом, поспешил и сам донести государю, испрашивая прощения "незаконному действию" Юницына и оправдывая его ищзлишним рвением, так что Юницын впоследствии отделался только строгим выговором.
Всю массу полученных донесений гр. Сакен по высочайшему повелению передал Дибичу, присовокупив, что "московские студенты, как видно, все заражены возмутительными мыслями".
С 14 на 15 августа в 4 часа ночи по распоряжению московского генерал-губернатора были взяты: Лушников (18 лет), служивший в 7 департаменте Сената, 12 класса, Петр Критский (21 год), братья его, студенты Московского университета: Василий (17 лет) и Михаил (18 лет).
Для разбора дела была составлена следственная комиссия из генерал-адъютанта Храповицкого, московского коменданта Веревкина, начальника 2 округа корпуса жандармов генерал-майора Волкова, московского обер-полицмейстера генерала Шульгина и статского советника Тургенева. Обер-аудитором был известный Н.Д. Оранский.
20 августа комиссия открыла свои заседания и после первого допроса еще были взяты: проживавший у отца в Воронежской губернии Николай Попов (18 лет) и кремлевской экспедиции архит. помощник Данило Тюрин (19 лет), потом канцелярист Салтанов (20 лет), коллежские регистраторы Матвеев (24 года) и Томановский (17 лет), студенты Рогов и Пальмин (последний из имения матери тамбовской губернии), канцеляристы Николай Тюрин (17 лет) и Шихмарев (18 лет) и 6 карабинерного полка юнкер Курилов.
[Примечание: они были взяты и посажены: 1. Лушников - в сретенскую часть с 15 августа по 24 декабря, 2. Петр Критский - в тверскую, с 15 августа по 8 сентября, потом в якиманскую по 24 декабря, 3.Михаил Критский - в мясницкую с 15 августа по 7 ноября и в яузскую по 19 декабря, 4.Василий Критский - в пресненскую - с 15 августа по 19 декабря, 5.Попов - в тверскую, с 8 декабря по 21 декабря, 6. Даниил Тюрин - в арбатскую, с 19 августа по 21 декабря, 7. Салтанов - в мещанскую, с 26 августа по 9 января, 9. Николая Тюрин - с 1 сентября по 9 января, 10. Пальмин - в пречистенскую с 11 сентября по 9 января, 11. Рогов - в городскую, с 26 августа по 10 сентября].
Комиссия из расспросов открыла, что малый круг "соумышленников" не принадлежал ни к какому тайному обществу, что они только старались размножать товарищей, сближаясь с разными лицами, выдавали себя за членов тайного общества и желали конституционного правления.
Лушников показывал, что с прибытия в Москву из Симбирской губернии, огорченный неуспешностью поступления в университет, он скучал и искал знакомства по сердцу, которое и наешл в Критских. Он познакомился с ними в январе 1826 года, но разговоры не заключали ничего особенного. В Страстную Пятницу Лушников пошел на Москву-реку смотреть лед и там встретился с Василием Критским. Они разговорились между прочим о всеобщем употреблении иностранного языка в России и обычаев, и сожалели, что русские чуждаются своего отечественного. Подобный разговор был через несколько дней при Михаиле Критском, который очень хвалил конституцию Англии и Испании, представлял несчастным народ, находящийся под монархическим управлением , называл декабристов великими, говоря, что они желали блага Отечеству. Решительный характер Критских привлек Лушникова. После частых свиданий, они открыли ему желание свое видеть в России конституционное правление и говорили, что для этого можно пожертвовать жизнью. Лушников объявил себя их единомышленником, но сомневался в успехе по малочисленности товарищей. Василий Критский заметил на это, что и общество декабристов составилось не вдруг.
Через несколько времени Критские познакомили Лушникова с Данилою Тюриным, который думал, что прежде всего надо стараться об умножении членов, и со временем уже - принять решительные меры в рассуждении Императора, которого, в случае несогласия принять конституцию, принудить к тому силой.
Потом они познакомили Лушникова с Поповым, который прежде, по их словам, был "раб", как называли Критские всех, не принадлежащих к их обществу.
При совещаниях в сем обществе делаемы были предложения: распространять мысли свои в университете между студентами. (так показывал один Данило Тюрин, но Василий Критский не соглашался), и избрать председателем Александра Пушкина (мысль Михаила Критского, но Лушников опровергал его, говоря, что Пушкин предан ныне большому свету и думает больше о модах и остреньких стишках, нежели о благе Отечества).
Но и то и другое было оставлено. Рассуждали даже о покушении на жизнь Государя (первый показал это Данило Тюрин, Лушников подтвердил, а Петр Критский сказал, что забыл). Однажды в разговорах "Нужно убить Государя" сказал Михаил Критский Данилу Тюрину. "Это будет бесполезно", - возразил Тюрин. - "Смерть Государя устрашит прочих особ царской фамилии и заставит удалиться в Германию" - продолжал Михаил Критский, - "Напротив, примут страшные меры и за одно неосторожное слово будут отсылать в Сибирь" -продолжал Тюрин.
"Тем лучше, - сказал Критский, - потому что народ тогда ожесточиться"
При возобновившемся разговоре в другое время, было положено совершить это дело по жребию, с тем, чтобы избранный убил и себя. Намеревались отложить это на 10 лет. В 3 раз Михаил Критский при Василии Попове и Тюрине, обратясь к лушникову, сказал: "Как вы думаете, до корня или с корнем? - т .е. лишить жизни всю императорскую семью или оставить наследника.
"Если благополучие моего Отечества и перемена правления требуют этой жертвы, то я готов на все, но для чего губить царственного младенца? Он не может быть нам вреден! " "Вот хорошо! - возразил Василий Критский, - Не может быть вреден? Разве змееныш, возрастая, не получает змеиного яда?" "К тому же, - присовокупил Попов, - за наследника вступятся все немцы, как за родную кровь свою". Потом Михаил Критский указывал в календаре на портрет Государя и возбуждал к ненависти, говоря, что есть уже несколько оружия "для гостинцев", а Василий спрашивал Лушникова "хочет ли он жертвовать собой для блага Отечества или ему приятно видеть его угнетение и погибель?"
После этого Попов уехал на Вакации в Воронежскую губернию. Михаил Критский предложил распускать возмутительные записки в городе. Сначала эта мысль была одобрена, но потом сознана опасною и оставлена. Петр Критский, занимая квартиру в Кремлевском здании часто при проходе через коридоры разговаривал с часовыми, стараясь развивать в них нерасположение к начальству. Один из этих часовых, Франк Кушнерюк, рядовой Астраханского полка, был потом привлечен к делу и наказан крайне жестоко
[Прим: Когда Петр Критский был посажен в тверской частный дом то на другой день ареста увидел из окошка часового Франка Кушнерюка и позвал его. Кушнерюк узнал Критского и спросил: "Как это вы попали, ваше благородие?" "Да вчера выпил лишнее в Сокольниках, меня и взяли. Отнеси, пожалуйста, записочку к матери, чтобы поскорее меня выручила". Тут он выбросил записку на лоскутке, вырванном из бумажника. Кушнерюк после смены поднял ее и отнес. Когда Критский рассказ об этом комиссии, то не мог указать, какого плка солдат и как его прозвание, знал только, что имя Франк. По этому добрались и назначили над Кушнерюком военный суд, который и приговорил его: прогнать сквозь строй четыре раза через тысячу и потом навсегда на работы в Бобруйск. Это исполнено и донесено "незабвенному"].
Лушников думал написал прокламации к жителям Москвы и положить на памятник Минина и Пожарского. Михаил Критский одобрял это, говоря: "мысль хороша, но предприятие от этого может уничтожиться". Он полагал, что могут добраться по почерку и хотел иметь печатный станок, чтобы ко времени коронации (22 августа) напечатать и разбросать по Красной площади. Все они надеялись на генерала Ермолова, как человека обиженного, на Симбирского губернатора, предводителя дворянства Баратаева и на генерала Ивашева, огоренного ссылкою сына.
В это время общество было открыто.
Таково показание Лушникова. Прочие показывали: Василий Критский то же самое, Петр Критский прибавлял, что любовь к независимости и отвращение к монархическому правлению были возбуждены в нем чтением творений Пушкина и Рылеева. Следствием этого было, что погибель декабристов родила в нем негодование и сожаление, возбудив желание подражать им. Михаил Критский не признался ни в чем. Д. Тюрин не признался в намерении истребить императорскую фамилию.
Показания их сделали прикосновенными другие лица, которые показывали и обвинялись:
Служащий в 7 департаменте из дворян Алексей Салтанов слушал вольные разговоры; говорил, что войско содержится строго, что во время тогдашней персидской войны описывали урон неприятеля, а своего нет.
Служивший в опекунском совете Алексей Матвеев соглашался с Лушниковым, будто в России нет положительных законов и дурно жить чиновникам, что надо бы переменить правление, читал вредные стихи, слышанные от Пальмина.
[Прим: Стихотворение, приведенное в особом докладе Николаю было:
Когда бы вместо фонаря,
Что светит тускло в непогоду
Повесить деспота...
То заблистал бы луч свободы.
(Оооо, спасите мой мосг! Что, ну что там там рифмуется с "фонаря", за что можно деспота повесить?!!! Все варианты либо не укалдываются в римфу, либо в размер... Упс, не не надо спасать мой мозг, там было "депота-царя", это я просто очень пошлая:)))) Но, спрашивается, почему тогда в книге там стоит троеточие и не стоит "царя"?!
Оно было приписано Полежаеву, который только что перед тем был разжалован за побег в рядовые из унтер-офицеров с лишением дворянства и без выслуги (это из того же доклада). Николай Павлович написал: спросить Полежаева, написал ли он это до отдачи в солдаты или после? Если до отдачи - оставить, если после - передать суду. Полежаев был посажен, но оказалось (из его допросов и из других показаний), что стихотворение написано прежде отдачи в солдаты. Его выпустили. Иначе ему грозило наказание: сквозь строй.]
Кремлевской экспедиции помощник архитектора коллежский регистратор Петр Томановский полагал, что нужна конституция в России ("едва ли понимая значение этого слова" - замечает комиссия).
Студент университета Алексей Рогов часто возвращался с лекции с Критскими и на пути часто разговаривал о правительстве, о несправедливости суда над декабристами, говорил, что нен должны быть начальники иностранцы, говорил об юстиниановых законах и о конституции.
Канцелярист Никоалй Тюрин - из ответов видно, что он слушал дерзкие разговоры , но "из изъяснения его подлинно не видно дальнего ума", замечает комиссия. Он сам объявил, что хотел быть соумышленником, но по недальнему уму отдалился. Он удивлялся, узнав, что царь "из немцев".
Кремлевской экспедиции канцелярист Алексей Шихмарев согласился на искоренение иностранцев, но слыша от Лушникова: Желаешь ли ты счастья отечеству и имеешь ли столько твердости, чтобы для достижения этого пожертвовать жизнью?" отвечал: "Без сомнения, ибо какой верноподданный не захочет умирать за государя и отечество?" Он старался выведать цель, чтобы потом донести правительству и получил название верного.
[Прим: Как Шервуд, предатель декабристов]
Бывший студент 12 класса Петр Пельмин передал Матвееву вредное стихотворение.
Книговпродавец, московский купеческий сын Иван Кольчугин зайдя в лавку спрашивал о цене "Дум" Рылеева и, выхваляя его гений, сожалел об участи. Кольчугин сказал: "То, за что он погиб, увековечит его память; следственная комиссия сделала их дураками, они бы по-нашему, попросту, из-за уголка". Лушников сказал иронически:"пойти помолиться за царя да поставить за него свечку". Кольчугин прибавил : "да уж и от меня поставьте сальную". Кольчугин против этого показания Лушникова не сознался, говоря, что не помнит, и что по молодости это может быть извинительно, "впрочем прося снисхождения у присутствующих".
Кремлевскиц экспедитор титулярный советник Николай Гамбурцев, архитекторский помощник коллежский регистратор Александр Тимофеев, канцеляристы: Александр Косов, Александр Пашков и Иван Мейен. Последний оказался совершенно неприкосновенным к делу. Он, встретившись с Тюриным в Александровском саду, говорил: Что, тебя еще не взяли?" "За что?" "За то, что был знаком с Критскими, погоди - их взяли, и тебя возьмут". за это Тюрин и привлек его к делу.
Комиссия, представляя изложенное заключала, что по недостатку фактов суду предать невозможно, и что дело вообще неважно, так что по ее мнению следовало бы молодым людям вменить в наказание содержание под арестом.
"Незабвенный" написал на докладе
"Суду не предавать, а послать по два: в Швартгольм, в Шлиссельбург и в Соловецкий остров. Членам комиссии объявить благодарность. 21 ноября 1827 года".
В самом докладе против фамилий он обозначил собственноручно:
"Лушникова и Николая Критского в Швартгольм, Михаила Критского и Николая Попова - в Соловецкий остров, Василия Критского и даниила Тюбрина - в Шлиссельбург в крепость". Против остальных отметил: Салтанова "на службу в Оренбург", Матвеева - "простить", Тонановского "в Пермь", Рогову "избрать род службы и отправить, куда изъявит желание", Николая Тюрина "в Вятку", Александра Шихмарева "простить", Пальмина "в Вологду", Кольчугина "простить, но иметь строгий присмотр". Прочие прощены, но из кремлевской экспедиции велено перевести на службу вне Москвы. Мейер "прощен".
Михаила и Василия Критских по ошибке отправили в Соловки. "Незабвенный" задал за это головомойку и велел перевести Василия Критского в Шлиссельбург, а Попова в Соловки, как прежде и назначили.Там Василий Критский и умер 31 мая 1831 года от изнурительной лихорадки... Судьба прочих печальна. Они даже "облегчений" не получали, как декабристы, которым раза три в торжества сбавляли срок каторги на год или на два. Об этих вообще забыли.
------------------------------------------------------------------------
На этом статья в книге заканчивается. Чуть-чуть о том, что с ними было потом:
Фруменков, Члены тайного общества братьев Критских в камерах соловецкого острога
http://www.e-reading.org.ua/chapter.php/60829/14/Frumenkov_-_Uzniki_Coloveckogo_monastyrya.html
(из книги "Узники Соловецкого монастыря")
"В конце декабря 1827 года организаторов тайного общества стали развозить попарно по тюрьмам. Никому из них не разрешили повидаться и проститься с родственниками и друзьями. Поэтому никто точно не знал, что сделали Критские с товарищами и что правительство сделало с ними.
Убитая горем мать Критских слезно просила начальника II округа корпуса жандармов Волкова сообщить ей о судьбе сыновей. Только 9 апреля 1830 года Бенкендорф разрешил Волкову уведомить Критскую о том, что «сыновья ее Михаиле и Василий находятся в Соловецком монастыре, а Петр содержится в Нейшлотской крепости», и разрешил ей переписку с ними через III отделение. В мае 1830 года через руки жандармов два письма Критской — на имя Василия и Михаила — направили в Соловецкий монастырь. Неизвестно, кому они были вручены. Одного из арестантов, а именно Василия Критского, на Соловки не привозили и в монастырской тюрьме он не сидел. Шеф жандармов сам не знал, где содержится Василий Критский, ввел в заблуждение подчиненных, несчастную мать и некоторых историков.
В литературе встречаются утверждения, что кто-то исправил ошибку царя и не стал помещать обоих братьев Критских в арестантское отделение Соловков вместе[100]. Есть и иное мнение. Василий якобы по ошибке, вопреки резолюции царя, был направлен в Соловки[101]. Оба эти высказывания грешат против истины. Если считать «ошибкой» приговор Николая I в отношении Василия Критского, то нужно сказать, что «исправил» ее он сам. Потому никто не имел ни малейших неприятностей.
В январе 1828 года, когда братья находились на полпути к Соловецкому монастырю, Николай разъединил их. Василия, по его повелению, вернули с дороги и увезли в Шлиссельбург, а оттуда направили в Соловки Попова. «Операция» по обмену узниками проходила по линии главного штаба, минуя III отделение и Бенкендорфа.
13 мая 1828 года соловецкий архимандрит Досифей сообщил в синод о том, что он заключил в арестантские «покои» под строгий присмотр «государственных преступников» Михаила Критского и Николая Попова. Они прибыли на острова из Архангельска 12 мая первым рейсом навигации 1828 года. Есть сведения о том, что М. Критского и Н. Попова привезли на Соловки «в железных заклепах».
О жизни Критского и Попова на Соловках мы располагаем крайне скудными сведениями. До 1833 года в полугодовых ведомостях арестантов против имен «изобличенных в соучастии в злоумышленном обществе» находим неизменную запись: «Оные Критский и Попов со времени прибытия их в Соловецкий монастырь провождают жизнь смиренно и содержатся на общем положении»[102]. Что означало это «общее положение» — хорошо известно: смрадные, тесные и холодные камеры, полуголодный рацион.
С 1834 года характеристика Н. Попова меняется. Соловецкий тюремщик записывает, что «Попов по временам оказывает грубости, во нраве вздорен», но в чем конкретно проявлялись эти грубости — не поясняет.
Весной 1835 года судьбой Михаила Критского и Николая Попова неожиданно заинтересовалось военное министерство. Оттуда последовал запрос синодальному обер-прокурору: «показываются ли в списках арестантов Соловецкого монастыря, присылаемых духовному начальству, высланные в монастырь по высочайшему повелению в 1827 году Михаил Критский и Николай Попов; если же переведены оттоль, то куда именно и когда»[103]. О судьбе юношей, запертых в страшный изолятор на крайсветном острове, забыли, и обер-прокурору пришлось самому наводить справки, чтобы ответить на вопрос военных властей.
В 1835 году, по представлению Озерецковского, М. Критского и Н. Попова перевели из соловецкой тюрьмы рядовыми в военную службу. «Потерявшее рассудок правительство» принимало русскую армию «за исправительное заведение или за каторгу», — резюмирует А. И. Герцен[104].
В октябре 1835 года Михаила Критского и Николая Попова определили рядовыми в Мингрелию, в действующую армию. Михаил Критский вскоре был убит в сражении с лезгинцами, а как сложилась дальнейшая судьба Николая Попова — неизвестно."
Про остальных я ничего не нашла.
Участники истории - натуральные дети, студентики, им по 17-20 лет, младше даже "оренбуржцев". Вообще дети - обсуждают, а не избрать ли им Пушкина в председатели, прокламации собираются оставлять у подножия памятника Минину и Пожарскому, некоторые - слово "конституция"-то с трудом выговаривают "за недальностью ума".
А получили - по полной. Бляпиздец, извините май рашен.
Внутри - главка из книги Политические процессы Николаевской эпохи ; Декабристы ; Процессы Колесникова, братьев Критских и Раевских", Москва, М. Саблин, 1907 год.
Кто автор текста - не очень понятно, глава о Колесникова, например - это чуть подредактированный текст Штейнгеля, который шел предисловием в воспоминаниям Колесникова. Что там про декабристов - не читала, как воткнулась в это, так вот и... вот.
11-го декабря 1827 года на главную гаубвахту в Кремле пришел некто Николай Лушников, сын Симбирского помещика, приехавший в 1826 году для поступления в Московский университет, но почему-то туда не принятый. Спросив часового о караульных офицерах (штабс-капитане Боцан и прапорщике Ковалевском) с которыми он был знаком, он вошел к ним и в откровенной беседе начал говорить им об образе правления в России, сказал, что скоро Конституция возьмет верх, бранил Николая и упомянул, что у него с друзьями составлено тайное общество для истребления Императорской фамилии, что у них хранится кинжал, изготовленный в 1826 году, наконец объявил, что 22 августа общество намерено распустить несколько тысяч афиш для возмущения народа и издать прокламации для возмущения в нем ненависти к монархическому правлению, при этом он указал на Критских.
Офицеры вечером того же дня донесли об этом своему полковнику командиру (командир сибирского гренадерского полка был полковник Юницын), тот донес далее и на другой день фельдфебель несся в Петербург с письмами от военного генерал-губернатора князя Голицына и коменданта Веревкина. Не желая остаться неизвестным, Юницын, вопреки порядку службы и от себя послал донесение Николаю, но в донесении этом показал не тот день, в который узнал о происшествии, да еще припутал ни к селу ни к городу какой-то глупый слух о делателях фальшивых ассигнаций.
Командир 3 гренадерской дивизии генерал-адъютант Храповицкий, узнав об этом, поспешил и сам донести государю, испрашивая прощения "незаконному действию" Юницына и оправдывая его ищзлишним рвением, так что Юницын впоследствии отделался только строгим выговором.
Всю массу полученных донесений гр. Сакен по высочайшему повелению передал Дибичу, присовокупив, что "московские студенты, как видно, все заражены возмутительными мыслями".
С 14 на 15 августа в 4 часа ночи по распоряжению московского генерал-губернатора были взяты: Лушников (18 лет), служивший в 7 департаменте Сената, 12 класса, Петр Критский (21 год), братья его, студенты Московского университета: Василий (17 лет) и Михаил (18 лет).
Для разбора дела была составлена следственная комиссия из генерал-адъютанта Храповицкого, московского коменданта Веревкина, начальника 2 округа корпуса жандармов генерал-майора Волкова, московского обер-полицмейстера генерала Шульгина и статского советника Тургенева. Обер-аудитором был известный Н.Д. Оранский.
20 августа комиссия открыла свои заседания и после первого допроса еще были взяты: проживавший у отца в Воронежской губернии Николай Попов (18 лет) и кремлевской экспедиции архит. помощник Данило Тюрин (19 лет), потом канцелярист Салтанов (20 лет), коллежские регистраторы Матвеев (24 года) и Томановский (17 лет), студенты Рогов и Пальмин (последний из имения матери тамбовской губернии), канцеляристы Николай Тюрин (17 лет) и Шихмарев (18 лет) и 6 карабинерного полка юнкер Курилов.
[Примечание: они были взяты и посажены: 1. Лушников - в сретенскую часть с 15 августа по 24 декабря, 2. Петр Критский - в тверскую, с 15 августа по 8 сентября, потом в якиманскую по 24 декабря, 3.Михаил Критский - в мясницкую с 15 августа по 7 ноября и в яузскую по 19 декабря, 4.Василий Критский - в пресненскую - с 15 августа по 19 декабря, 5.Попов - в тверскую, с 8 декабря по 21 декабря, 6. Даниил Тюрин - в арбатскую, с 19 августа по 21 декабря, 7. Салтанов - в мещанскую, с 26 августа по 9 января, 9. Николая Тюрин - с 1 сентября по 9 января, 10. Пальмин - в пречистенскую с 11 сентября по 9 января, 11. Рогов - в городскую, с 26 августа по 10 сентября].
Комиссия из расспросов открыла, что малый круг "соумышленников" не принадлежал ни к какому тайному обществу, что они только старались размножать товарищей, сближаясь с разными лицами, выдавали себя за членов тайного общества и желали конституционного правления.
Лушников показывал, что с прибытия в Москву из Симбирской губернии, огорченный неуспешностью поступления в университет, он скучал и искал знакомства по сердцу, которое и наешл в Критских. Он познакомился с ними в январе 1826 года, но разговоры не заключали ничего особенного. В Страстную Пятницу Лушников пошел на Москву-реку смотреть лед и там встретился с Василием Критским. Они разговорились между прочим о всеобщем употреблении иностранного языка в России и обычаев, и сожалели, что русские чуждаются своего отечественного. Подобный разговор был через несколько дней при Михаиле Критском, который очень хвалил конституцию Англии и Испании, представлял несчастным народ, находящийся под монархическим управлением , называл декабристов великими, говоря, что они желали блага Отечеству. Решительный характер Критских привлек Лушникова. После частых свиданий, они открыли ему желание свое видеть в России конституционное правление и говорили, что для этого можно пожертвовать жизнью. Лушников объявил себя их единомышленником, но сомневался в успехе по малочисленности товарищей. Василий Критский заметил на это, что и общество декабристов составилось не вдруг.
Через несколько времени Критские познакомили Лушникова с Данилою Тюриным, который думал, что прежде всего надо стараться об умножении членов, и со временем уже - принять решительные меры в рассуждении Императора, которого, в случае несогласия принять конституцию, принудить к тому силой.
Потом они познакомили Лушникова с Поповым, который прежде, по их словам, был "раб", как называли Критские всех, не принадлежащих к их обществу.
При совещаниях в сем обществе делаемы были предложения: распространять мысли свои в университете между студентами. (так показывал один Данило Тюрин, но Василий Критский не соглашался), и избрать председателем Александра Пушкина (мысль Михаила Критского, но Лушников опровергал его, говоря, что Пушкин предан ныне большому свету и думает больше о модах и остреньких стишках, нежели о благе Отечества).
Но и то и другое было оставлено. Рассуждали даже о покушении на жизнь Государя (первый показал это Данило Тюрин, Лушников подтвердил, а Петр Критский сказал, что забыл). Однажды в разговорах "Нужно убить Государя" сказал Михаил Критский Данилу Тюрину. "Это будет бесполезно", - возразил Тюрин. - "Смерть Государя устрашит прочих особ царской фамилии и заставит удалиться в Германию" - продолжал Михаил Критский, - "Напротив, примут страшные меры и за одно неосторожное слово будут отсылать в Сибирь" -продолжал Тюрин.
"Тем лучше, - сказал Критский, - потому что народ тогда ожесточиться"
При возобновившемся разговоре в другое время, было положено совершить это дело по жребию, с тем, чтобы избранный убил и себя. Намеревались отложить это на 10 лет. В 3 раз Михаил Критский при Василии Попове и Тюрине, обратясь к лушникову, сказал: "Как вы думаете, до корня или с корнем? - т .е. лишить жизни всю императорскую семью или оставить наследника.
"Если благополучие моего Отечества и перемена правления требуют этой жертвы, то я готов на все, но для чего губить царственного младенца? Он не может быть нам вреден! " "Вот хорошо! - возразил Василий Критский, - Не может быть вреден? Разве змееныш, возрастая, не получает змеиного яда?" "К тому же, - присовокупил Попов, - за наследника вступятся все немцы, как за родную кровь свою". Потом Михаил Критский указывал в календаре на портрет Государя и возбуждал к ненависти, говоря, что есть уже несколько оружия "для гостинцев", а Василий спрашивал Лушникова "хочет ли он жертвовать собой для блага Отечества или ему приятно видеть его угнетение и погибель?"
После этого Попов уехал на Вакации в Воронежскую губернию. Михаил Критский предложил распускать возмутительные записки в городе. Сначала эта мысль была одобрена, но потом сознана опасною и оставлена. Петр Критский, занимая квартиру в Кремлевском здании часто при проходе через коридоры разговаривал с часовыми, стараясь развивать в них нерасположение к начальству. Один из этих часовых, Франк Кушнерюк, рядовой Астраханского полка, был потом привлечен к делу и наказан крайне жестоко
[Прим: Когда Петр Критский был посажен в тверской частный дом то на другой день ареста увидел из окошка часового Франка Кушнерюка и позвал его. Кушнерюк узнал Критского и спросил: "Как это вы попали, ваше благородие?" "Да вчера выпил лишнее в Сокольниках, меня и взяли. Отнеси, пожалуйста, записочку к матери, чтобы поскорее меня выручила". Тут он выбросил записку на лоскутке, вырванном из бумажника. Кушнерюк после смены поднял ее и отнес. Когда Критский рассказ об этом комиссии, то не мог указать, какого плка солдат и как его прозвание, знал только, что имя Франк. По этому добрались и назначили над Кушнерюком военный суд, который и приговорил его: прогнать сквозь строй четыре раза через тысячу и потом навсегда на работы в Бобруйск. Это исполнено и донесено "незабвенному"].
Лушников думал написал прокламации к жителям Москвы и положить на памятник Минина и Пожарского. Михаил Критский одобрял это, говоря: "мысль хороша, но предприятие от этого может уничтожиться". Он полагал, что могут добраться по почерку и хотел иметь печатный станок, чтобы ко времени коронации (22 августа) напечатать и разбросать по Красной площади. Все они надеялись на генерала Ермолова, как человека обиженного, на Симбирского губернатора, предводителя дворянства Баратаева и на генерала Ивашева, огоренного ссылкою сына.
В это время общество было открыто.
Таково показание Лушникова. Прочие показывали: Василий Критский то же самое, Петр Критский прибавлял, что любовь к независимости и отвращение к монархическому правлению были возбуждены в нем чтением творений Пушкина и Рылеева. Следствием этого было, что погибель декабристов родила в нем негодование и сожаление, возбудив желание подражать им. Михаил Критский не признался ни в чем. Д. Тюрин не признался в намерении истребить императорскую фамилию.
Показания их сделали прикосновенными другие лица, которые показывали и обвинялись:
Служащий в 7 департаменте из дворян Алексей Салтанов слушал вольные разговоры; говорил, что войско содержится строго, что во время тогдашней персидской войны описывали урон неприятеля, а своего нет.
Служивший в опекунском совете Алексей Матвеев соглашался с Лушниковым, будто в России нет положительных законов и дурно жить чиновникам, что надо бы переменить правление, читал вредные стихи, слышанные от Пальмина.
[Прим: Стихотворение, приведенное в особом докладе Николаю было:
Когда бы вместо фонаря,
Что светит тускло в непогоду
Повесить деспота...
То заблистал бы луч свободы.
(Оооо, спасите мой мосг! Что, ну что там там рифмуется с "фонаря", за что можно деспота повесить?!!! Все варианты либо не укалдываются в римфу, либо в размер... Упс, не не надо спасать мой мозг, там было "депота-царя", это я просто очень пошлая:)))) Но, спрашивается, почему тогда в книге там стоит троеточие и не стоит "царя"?!
Оно было приписано Полежаеву, который только что перед тем был разжалован за побег в рядовые из унтер-офицеров с лишением дворянства и без выслуги (это из того же доклада). Николай Павлович написал: спросить Полежаева, написал ли он это до отдачи в солдаты или после? Если до отдачи - оставить, если после - передать суду. Полежаев был посажен, но оказалось (из его допросов и из других показаний), что стихотворение написано прежде отдачи в солдаты. Его выпустили. Иначе ему грозило наказание: сквозь строй.]
Кремлевской экспедиции помощник архитектора коллежский регистратор Петр Томановский полагал, что нужна конституция в России ("едва ли понимая значение этого слова" - замечает комиссия).
Студент университета Алексей Рогов часто возвращался с лекции с Критскими и на пути часто разговаривал о правительстве, о несправедливости суда над декабристами, говорил, что нен должны быть начальники иностранцы, говорил об юстиниановых законах и о конституции.
Канцелярист Никоалй Тюрин - из ответов видно, что он слушал дерзкие разговоры , но "из изъяснения его подлинно не видно дальнего ума", замечает комиссия. Он сам объявил, что хотел быть соумышленником, но по недальнему уму отдалился. Он удивлялся, узнав, что царь "из немцев".
Кремлевской экспедиции канцелярист Алексей Шихмарев согласился на искоренение иностранцев, но слыша от Лушникова: Желаешь ли ты счастья отечеству и имеешь ли столько твердости, чтобы для достижения этого пожертвовать жизнью?" отвечал: "Без сомнения, ибо какой верноподданный не захочет умирать за государя и отечество?" Он старался выведать цель, чтобы потом донести правительству и получил название верного.
[Прим: Как Шервуд, предатель декабристов]
Бывший студент 12 класса Петр Пельмин передал Матвееву вредное стихотворение.
Книговпродавец, московский купеческий сын Иван Кольчугин зайдя в лавку спрашивал о цене "Дум" Рылеева и, выхваляя его гений, сожалел об участи. Кольчугин сказал: "То, за что он погиб, увековечит его память; следственная комиссия сделала их дураками, они бы по-нашему, попросту, из-за уголка". Лушников сказал иронически:"пойти помолиться за царя да поставить за него свечку". Кольчугин прибавил : "да уж и от меня поставьте сальную". Кольчугин против этого показания Лушникова не сознался, говоря, что не помнит, и что по молодости это может быть извинительно, "впрочем прося снисхождения у присутствующих".
Кремлевскиц экспедитор титулярный советник Николай Гамбурцев, архитекторский помощник коллежский регистратор Александр Тимофеев, канцеляристы: Александр Косов, Александр Пашков и Иван Мейен. Последний оказался совершенно неприкосновенным к делу. Он, встретившись с Тюриным в Александровском саду, говорил: Что, тебя еще не взяли?" "За что?" "За то, что был знаком с Критскими, погоди - их взяли, и тебя возьмут". за это Тюрин и привлек его к делу.
Комиссия, представляя изложенное заключала, что по недостатку фактов суду предать невозможно, и что дело вообще неважно, так что по ее мнению следовало бы молодым людям вменить в наказание содержание под арестом.
"Незабвенный" написал на докладе
"Суду не предавать, а послать по два: в Швартгольм, в Шлиссельбург и в Соловецкий остров. Членам комиссии объявить благодарность. 21 ноября 1827 года".
В самом докладе против фамилий он обозначил собственноручно:
"Лушникова и Николая Критского в Швартгольм, Михаила Критского и Николая Попова - в Соловецкий остров, Василия Критского и даниила Тюбрина - в Шлиссельбург в крепость". Против остальных отметил: Салтанова "на службу в Оренбург", Матвеева - "простить", Тонановского "в Пермь", Рогову "избрать род службы и отправить, куда изъявит желание", Николая Тюрина "в Вятку", Александра Шихмарева "простить", Пальмина "в Вологду", Кольчугина "простить, но иметь строгий присмотр". Прочие прощены, но из кремлевской экспедиции велено перевести на службу вне Москвы. Мейер "прощен".
Михаила и Василия Критских по ошибке отправили в Соловки. "Незабвенный" задал за это головомойку и велел перевести Василия Критского в Шлиссельбург, а Попова в Соловки, как прежде и назначили.Там Василий Критский и умер 31 мая 1831 года от изнурительной лихорадки... Судьба прочих печальна. Они даже "облегчений" не получали, как декабристы, которым раза три в торжества сбавляли срок каторги на год или на два. Об этих вообще забыли.
------------------------------------------------------------------------
На этом статья в книге заканчивается. Чуть-чуть о том, что с ними было потом:
Фруменков, Члены тайного общества братьев Критских в камерах соловецкого острога
http://www.e-reading.org.ua/chapter.php/60829/14/Frumenkov_-_Uzniki_Coloveckogo_monastyrya.html
(из книги "Узники Соловецкого монастыря")
"В конце декабря 1827 года организаторов тайного общества стали развозить попарно по тюрьмам. Никому из них не разрешили повидаться и проститься с родственниками и друзьями. Поэтому никто точно не знал, что сделали Критские с товарищами и что правительство сделало с ними.
Убитая горем мать Критских слезно просила начальника II округа корпуса жандармов Волкова сообщить ей о судьбе сыновей. Только 9 апреля 1830 года Бенкендорф разрешил Волкову уведомить Критскую о том, что «сыновья ее Михаиле и Василий находятся в Соловецком монастыре, а Петр содержится в Нейшлотской крепости», и разрешил ей переписку с ними через III отделение. В мае 1830 года через руки жандармов два письма Критской — на имя Василия и Михаила — направили в Соловецкий монастырь. Неизвестно, кому они были вручены. Одного из арестантов, а именно Василия Критского, на Соловки не привозили и в монастырской тюрьме он не сидел. Шеф жандармов сам не знал, где содержится Василий Критский, ввел в заблуждение подчиненных, несчастную мать и некоторых историков.
В литературе встречаются утверждения, что кто-то исправил ошибку царя и не стал помещать обоих братьев Критских в арестантское отделение Соловков вместе[100]. Есть и иное мнение. Василий якобы по ошибке, вопреки резолюции царя, был направлен в Соловки[101]. Оба эти высказывания грешат против истины. Если считать «ошибкой» приговор Николая I в отношении Василия Критского, то нужно сказать, что «исправил» ее он сам. Потому никто не имел ни малейших неприятностей.
В январе 1828 года, когда братья находились на полпути к Соловецкому монастырю, Николай разъединил их. Василия, по его повелению, вернули с дороги и увезли в Шлиссельбург, а оттуда направили в Соловки Попова. «Операция» по обмену узниками проходила по линии главного штаба, минуя III отделение и Бенкендорфа.
13 мая 1828 года соловецкий архимандрит Досифей сообщил в синод о том, что он заключил в арестантские «покои» под строгий присмотр «государственных преступников» Михаила Критского и Николая Попова. Они прибыли на острова из Архангельска 12 мая первым рейсом навигации 1828 года. Есть сведения о том, что М. Критского и Н. Попова привезли на Соловки «в железных заклепах».
О жизни Критского и Попова на Соловках мы располагаем крайне скудными сведениями. До 1833 года в полугодовых ведомостях арестантов против имен «изобличенных в соучастии в злоумышленном обществе» находим неизменную запись: «Оные Критский и Попов со времени прибытия их в Соловецкий монастырь провождают жизнь смиренно и содержатся на общем положении»[102]. Что означало это «общее положение» — хорошо известно: смрадные, тесные и холодные камеры, полуголодный рацион.
С 1834 года характеристика Н. Попова меняется. Соловецкий тюремщик записывает, что «Попов по временам оказывает грубости, во нраве вздорен», но в чем конкретно проявлялись эти грубости — не поясняет.
Весной 1835 года судьбой Михаила Критского и Николая Попова неожиданно заинтересовалось военное министерство. Оттуда последовал запрос синодальному обер-прокурору: «показываются ли в списках арестантов Соловецкого монастыря, присылаемых духовному начальству, высланные в монастырь по высочайшему повелению в 1827 году Михаил Критский и Николай Попов; если же переведены оттоль, то куда именно и когда»[103]. О судьбе юношей, запертых в страшный изолятор на крайсветном острове, забыли, и обер-прокурору пришлось самому наводить справки, чтобы ответить на вопрос военных властей.
В 1835 году, по представлению Озерецковского, М. Критского и Н. Попова перевели из соловецкой тюрьмы рядовыми в военную службу. «Потерявшее рассудок правительство» принимало русскую армию «за исправительное заведение или за каторгу», — резюмирует А. И. Герцен[104].
В октябре 1835 года Михаила Критского и Николая Попова определили рядовыми в Мингрелию, в действующую армию. Михаил Критский вскоре был убит в сражении с лезгинцами, а как сложилась дальнейшая судьба Николая Попова — неизвестно."
Про остальных я ничего не нашла.
