lubelia

Начну про вчерашний спектакль с середины и не с самой главной замены. Но раз уж сформулировалось - скажу, чем мне не понравился Шахет-Римский. Не тем, что "не смешно" - у всех свое чуство юмора. Тем, что Римский-Санников делал персонажа с историей, началом (вот Римский с ужасом слушает в телефонной трубке происходящее на квартире Лиходеева)-развитием (вот он разговаривает с Варенухой, гоня от себя понимание, что "что-то тут не так", а потом - уморительно, но ведь совершенно героически же! пытается вести это Варьете) и финалом, когда человек (а под этим всем - человек и в общем неплохой) - побеждает нечисть. Шахет этого всего не делает, его Римский - персонаж такой же несимпатичный, как и Варенуха, они совершенно друг друг под стать, в их противостоянии некому сочувствовать, глядя на их финальный поединок хочется только пожелать им сожрать друг друга. В общем, я больше не хочу это видеть.
Курочкин-Берлиоз и его история. То ли он правда это стал еще больше и ярче выделять, то ли я это так стала видеть (а скорее всего просто в большинстве остальных моментов он вчера еще и озабочен тем, чтобы обоих партнеров вести) - но очень чисто и ярко было потрясение от библейской сцены. Этому он совершенно поверил (тем более, что она же ему, литератору двадцатых, на словах Воланда о "власти" начинающему рефлекторно поглаживать папочку с документами, вращающемуся среди Латунских и Лавровичей - совершенно внятна должна быть).
О! пришла в голову мысль, которая не знаю, была ли где - но ведь Берлиоз, будучи в курсе всех литературных скандалов - не мог не опознать текст, который цитирует ему Воланд! Он-то же читал газетную вкладку с романом Мастера! Не знаю пока, что с этой мыслью делать и куда она докрутится. (Может быть, кстати, вот эта его затея с поэмой Бездомного - это продолжение все той же компании против Мастера?)
Чуть-чуть, точками, по библейских сценам.
Фарид-Афраний в первой сцене, растопырившийся, напряженный, готовый броситься защащать Пилата. "Дело об оскорблении" - да, зафиксировал рисунок: мечется из стороны в сторону, разводит руками, а потом выдает это свое "Дело об оскорблении величества", с такой непередоваемой интонацией (Мужик, где твоя профессиональная паранойя, да тебя за один такой тон уже можно замести!), что за него страшно, ясно что как-то не очень он собой в этот момент владеет. Потом низко опускает голову - и поднимает ее уже только на монологе Иешуа о Царстве Истины и Справедливости, и то - смотрит на Пилата в этот момент. Как бы Афраний к Иешуа не относился, для него тут важнее всего Пилат, которого он не сумел защитить. В целом это безнадежная задача - защищать человека, у которого ТАК болит голова и на которого валятся ТАКИЕ поблемы... ну хоть что-то Афраний делает, доносы вот разгребает, да и вообще в целом совершенно незаменим же. Пилату повезло на такого помощника.
Головной Болью нынече натурально рулил Воланд (Леушин делает это менее явно). Ну... получился прекрасный богословский смысл: вот вам Дьявол, которому нравится дергать за ниточки - и чтоб человека от этого так корчило, а вот вам Господь, который одновременно, одним и тем же действием, и отвечает на вопрос о том, "что есть Истина": Я - Истина, и - этим самым, Истиной - исцеляет и тело тоже.
Приговор. Как-то голос у Пилата совсем проседал, на "тесно мне стало с тобой, Кайифа" - как-то особенно страшно хрипел. Отследила, сидючи на ступеньках, реакцию людей впереди - самый край, кто-то на стульях, кто-то на ступеньках впереди меня - и Пилат начинает ходить туда-сюда, почти впечатываясь в колонну, нависая наз залом - и люди отшатываются рефлекторно. Жест с гулом особенно четко повторял головную боль. Только это Господь убрать не может, тут - сам, потому что от предложенного Им варианта уже отказался.
В финале последней библейской сцены им хлопали - да, они прекрасно разложили на троих: поседевший Афраний, почти безумный от ненависти и горя Левий, и почти уже убитый - собой же - Пилат. Афраний спасает Левия от попытки убийства вот прямо сейчас, Пилат - от убийства Иуды, и вообще внезапно вразумляет... "Это сделал я" было такой горькой констатацией для Левия - вот смотри, я это сделал, я убил Иуду. И что изменилось? Мне что - легче?!
И поэтому Левий приходит к Воланду и требует свободы для Пилата (да, а там сцена пошла таким образом, что реплика Левия вышла не безупречно спокойной, как обычно - а довольно жестким приказом).

Мастер. Тоже напишу чуток, потому что тоже как-то очень явно в этот раз было. Мастер-Бакалов почти всегда играет противостояние Маргарите. С самого начала, с описания первой встречи. "Нет!! Я розы люблю!" - с вызовом, он всегда эту реплику делает именно противостоянием. "Я понял, что всегда любил - эту женщину?! скажете, я сумасшедший!?" Ну да, сумасшедший, так не рассказывают про любовь, так рассказывают именно про внезапно обрушившееся безумие. Мастер-Бакалов видит в Маргарите причину своих бед - Она начала звать его "Мастером", Она "читала нараспев строки романа", она заставляла его печататься. "Нет, я ее не виню" - это он мозгом, придя в больнице в себя, на самом деле он ее винит, разумеется. А тут, во вчерашнем спектакле, ракурс еще такой сбоку страшный, когда Маргарита протягивает к Мастеру конкретные такие когти и кричит про Тьму, затопившую город... Выглядит как проклятие, заклинание на безумие. Это она призывает ему на голову Тьму. И Тьма приходит и он сейчас захлебнется в ней, как в чернилах.
Со спрутом - оглянулся еще в этот раз, рассказывая (не помню, делал ли так раньше).
Про то, что "солнце уже снижалось над Лысой Горой" - внезапно, никогда так не было, как-то почти прорыдал и дальше - опять на него было интересней смотреть, чем на Левия, так он проживал этот текст.
С Воландом - тоже было четкое противостояние. "А я его сжег, в печке" - с совершенно безумной счастливой ухмылкой. А потом на Мастера обрушивается понимание: и роман вот он, и Она - вон она, кидается... Он даже, кажется, конкретно так убежать от нее попытался в первый момент. Но - куда деваться - пришло время платить. И Мастер обретает последнее достоинство - раз уж от Спрута ничего нельзя спасти, то надо хоть как-то стоять ровно...
Зато и наказание он в это раз получил смягченное (благодаря тому, что ВР плохо помнил текст) - к вам будут приходить "те, кто любит вас". Не те, "кого вы любите" - так в тексте, а "те, кто любит вас"... В Чистилище, значит, помощь он получит, если не лично Иешуа, так какие-то любящите ангелы к нему туда являться будут и в конце-концов выведут в Свет из Тьмы, затопившей город.

Про основную замену я скажу, что это было крайне познавательно и интересно, особенно - получавшиеся - разные - взаимодействия на сцене с этим новым Воландом. И - о да, ну нельзя не отметить - китайский халат вместо ужасного стеганого одеяла, в котором выходит Воланд-Леушин. Может взять костюм-то на вооружение, а?
Леушин-Фагот не понравился совсем. Манерные позы. Кривляние. Загубил самый выигрышный момент - когда Фагот снимает очки, а потом реагирует на воландово "надеется на прощение". Нет пусть уж будет Воландом, Воланд из него лучше, чем Фагот.
Геллу надо отметить - была особенно прекрасна. Впрочем, она - всегда.

(Да, еще про прошлый раз не написала, а что было в этот раз не так хорошо отследила... А в прошлый раз у Лакомкина в Варьете был же конкретный "Валера", который "вернись в семью!" - Астапенко. И брошенная дама то с ним ругалась, то валялась у него в ногах - в общем, история разворачивалась)