lubelia: (Default)
[personal profile] lubelia
Старая-старая проза. Неожиданно вспомнилась.

Юлия Морозова
Городу и миру
Проклятая земля. У самого края земли, если он вообще есть где-нибудь, этот край. Бесконечные поля тянутся на север и, кажется, и нет никакого края, так они и тянутся, стадий за стадием, выгибаясь горбом от тоски, сворачиваясь в огромную, заснеженную сферу... Просыпался от ужаса, понимая, что на этой гладкой и белой сфере нет места Риму. Римское небо глубоко, бесконечно глубоко, до божественных синих сфер, но его покров не доходит сюда. Небо закончилось еще в плавании, бурей, когда звезды были закрыты, завалены черной массой воды, синие сферы богов растерты кусочками льда, а он вдруг почувствовал себя бесконечно счастливым, потому что мысли снова стали складываться в стихи. До этого - боялся, что больше никогда и ничего не напишет - какие, в самом деле, стихи вне Рима? Но небо пролилось в душу и теперь живет там, а сверху осталась только серая складчатая тряпица. Первое время Неба в душе казалось вполне достаточно, а потом потянулась зима и звуки чужого языка перестали царапать слух, и он впервые увидел, как умирает и костенеет вода... Казалось, что он уже в Аиде. Где еще могли быть такие белые поля под серым небом, и мертвый ветер, и холод?
А Рим жил в его душе, и пестрел под теплым солнцем, и с нем плодились сплетни и плохие поэты, и Август дергал тонкой бровью, и скучно и сонно заседал сенат... Все не то. Он больше не мог описать Рима, он больше не видел его, а только небо, теплое небо... Как же хотелось согреться хоть на миг! Сенат его памяти не был настоящим Сенатом, и он не мог вспомнить лица Августа, и не помнил ни одного запаха, ни одного переулка, знал только одно - жить можно только там, в Риме. А он не живет, он словно заброшен на одну из страниц Геродота и вынужден бесконечно повествовать об одном и том же - геты, стрелы, бесплодность летом и богатый урожай снега зимой... Если бы он захотел - появились бы друзья, тут многие ему нравились, и было бы кому выговориться, выплакаться, но ему не хотелось плакать на чужом языке. А на своем все свои плачи он переливал в стихи, и жадно ждал корабля, который поплывет туда, куда дотягивается своими лучами римское небо. Бесконечно перечитывал Геродота, и казалось, что он сам оказался в паутине греческих певучих слов. "Рассказывают они, что некогда пришел в их пределы с юга человек, бывший знаменитым у себя на родине, говорят, что он умел составлять и сплетать слова так, что сами боги завидовали ему. А это нехорошо - заставлять богов завидовать... И он жил в их стране, и кутался от холода в шкуры, как и они, и узнал, что замороженное вино можно рубить топором, и научился их корявому, покрытому язвами языку. А потом... Одни из них говорят, что он вернулся назад, на свой юг, что он вымолил прощение, но другие говорят, что он так и умер на чужбине. Старики показывают маленький курган за городом и называют его "могила римлянина". Говорят, что это было так давно, что...". Тут невидимый Геродот умолкал, а он - почти с яростью, царапал на воске строки:
Эти простертые под эриманфской медведицей земли
Не отпускают меня, стужею выжженный край.
Дальше Боспор, Танаис, киммерийской Скифии топи -
Еле знакомые нам хоть по названью места.
А уж за ними ничто - холод, мрак и безлюдье.
Боже, как близко пролег круга земного предел!..

* * *
И он вновь обращался к Геродоту, а в его душе зрело решение. Ничто, кроме Рима не существует. Вне Рима год тянется пять-шесть холодных лет, состоящих из одной сплошной зимы. Он писал стихи о том, что уже в который раз все кругом умирает, хотя еще не пришла первая весна. Корабль увез в Рим все стихи, разом, и он знал, что его посчитают сумасшедшим. Он и был сумасшедшим, ему казалось, что уже века стоит на этом берегу и глядит на темно-серые волны и на тающий вдали парус... Вне Рима нет жизни. Нет неба, а только это проклятая тряпка. Нет ветра, а только этот бешеный и злобный напор воздушных масс. В этих потоках нет нимф, они умерли от мороза. В этих рощах нет дриад, а в этом море, боги простите, - нет Нептуна. Аид без господина. Грозы без Юпитера. Безликий Янус над входом.
Не все ли равно - где умирать?
И тогда он собрался в дорогу. Один, даже раба не взял - зачем раб, если ты едешь не в Рим? Надел варварские шаровары - зачем тога, если едешь не в Рим? Оседлал низенькую мохнатую лошадку, и очистил свои мысли от благородной латыни (а как хочется почитать, как хочется хоть глазком взглянуть на то, что успели понаписать в Риме, вдруг - страшно сказать - кто-то сумел сложить слова в строки лучше, чем этот гордец Гораций?). Отныне - только древние греческие слова. Свиток Геродота, ломкий папирус. И - сонник, утешение и развлечение, надо же толковать свои кошмары:
"Летать без крыльев - находящимся в чужбине - добро, прочим вред.
Со своею женою спать - пребывающему на чужбине - добро..."
Стискивал зубы. Добро...
"На чужбине себя видеть - пеструю жизнь означает"
А жизнь была не пестрой. Сухой и серо-пыльной, как скудная здешняя трава, хорошо хоть стало тепло. Но он ехал на север и иногда думал о том, какие же чудеса творит холод у самого края земли? Становится ли твердым воздух? Живут ли там птицы, или замерзают и на зиму превращаются в твердые черные статуэтки?
"Снег и лед если увидишь - верность означает..."
* * *
И вновь - вопреки всему - он ощущал себя счастливым. Ровные бурые холмы набегали из-за горизонта как волны, и цвели травы, и стрекотали цикады, и не было никаких гетов, и не надо было ломать язык об их корявые слова...И вновь звучала в его голове латынь, хотя сотни раз запретил себе даже думать над ней, и он иногда лежал, глядя в небо - ночью так похожее на родное, и шептал:
Степи здесь бесконечны, бушует здесь разнотравие,
Небо огромное давит, ложиться на плечи, как ноша,
Здешние боги суровы и молоды, что им за дело
Если стрелою проносится путник - на север, на север...
* * *
Ее мир был огромен. Она знала, что где-то на юге есть такое большое озеро, что другого берега не видно. Оно плещется среди сухих холмов, оно бесполезно, потому что вода в нем темно-синяя от едкой соли. Эта вода никогда не замерзает, потому, что в тех местах солнце спускается гораздо ниже к земле и сосет по ночам из нее соки. В тех местах царит жара, и травы сухи и жестки - у них нет зимы и теплого снега, под которым можно поспать... А еще дальше снег падает с неба - желтый, горячий и твердый, и совсем нет воды, и чудные звери живут среди этого снега - каменные рыси с человеческими лицами и горбатые олени с длинными изогнутыми шеями, а еще дальше мир обрывается в темно-зеленую влажную бездну.
Еще она знала, что к востоку земля рвется ввысь, сбрасывая с себя траву и почву, обнажая свои каменные серые кости, тянется почти до звезд отчаянным усилием, и белеет под небом, а если забраться на самый верх, то от открывшейся красоты захватит дух, и ты не сможешь дышать и так и останешься там, на высоте. Но если выживешь, то навсегда запомнишь тянущиеся в бесконечность степи с россыпью курганов, синеющие на горизонте огромные синие озера, белизну и сияние на севере и желтое сухое мерцание на юге.
На севере она была когда-то сама, и видела долгий день, когда три-четыре раза успеваешь заснуть и проснуться, прежде чем солнце коснется горизонта, и слышала, что если уйти еще дальше, то день станет бесконечным, никакой тьмы, никакого зла, только потоки света, отражающиеся от белого снега, мечущиеся между снегом и солнцем...
Ее мир был огромен. И людей в этом мире было много: целые города: деревянные, каменные, пещерные. На севере люди одевались в шкуры и пили перебродивший сок болотных красных ягод, на юге умели делать разноцветные ткани из волокон льна и сдабривали куски жареного мяса порошком жгучих и пахучих трав. Среди высоких сосен стояли медовые, резные города, жители которых умели писать непонятные знаки на березовой коре, одевались в черное и почитали звезды больше чем солнце. В степи одни народы строили селения из красной глины по берегам ручьев, другие раскидывали свои кожаные кибитки кругами вокруг глубоких колодцев. Много было людей, наречий и городов, не было только того, кто выстроит ей собственный дом, чтобы она могла сидеть вечерами, глядя на огонь и не думать о величии вселенной...
А слухи о дальних странах доходили. Иногда Мать города (самый обычный был город, не лучше и не хуже, чем у других, и боги самые обычные - богиня, заведующая плодородием, да супруг ее, бог дождя и ветра), призывала ее к себе, по-родственному, и начинала жаловаться, покряхтывая и бесконечно струя между пальцами нитку красных деревянных бус:
-И все снится, и снится... Город снится, незнакомый, разноцветный, статуи...храмы не такие как у нас, богов больше. И правитель снится, нехороший человек, и мысли у него нехорошие... А вчера вот другое приснилось - человек из того города по степи идет. И такая тоска в нем по городу своему, что ничего вокруг не видит, и степь ему не степь, и люди ему не люди... А город-то за озером соленым, и волны по тому озеру идут страшные, черные... Зачем снится? Уж и богов спрашивала и Отца города просила обряд очищающий сотворить... Снится, а по утрам сердце болит. Старая я стала, убогая. Лучше бы матушка приснилась моя... Ох помру скоро...
И старенькая Мать города начинала плакать, и ее приходилось утешать и поить настоем веселящих трав...
* * *
This account has disabled anonymous posting.
If you don't have an account you can create one now.
HTML doesn't work in the subject.
More info about formatting

December 2016

S M T W T F S
     1 2 3
4567 89 10
11 12 13 14 15 16 17
18 19 20 21 22 23 24
25262728293031

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 14th, 2025 10:47 am
Powered by Dreamwidth Studios