lubelia

Кратенько, заодно юзерпик попробую прогулять:))

Поменялись костюмы - черные платья в Грибоедове (первая мысль была - а чой-то они в трауре, они же еще не знают про Берлиоза?), поменялись цветные балахоны в Варьете, Варенуха и Римский оделись в одинаковые фиолетовые пиджаки (тут я целиком за), Карпова из балахона оделась в костюм а ля восьмидесятые (имхо, зря).. еще, кажется, жилеточка новая у Бегемота и более чернявый парик. Да, еще красное ~~пластмассовое~~ кольцо на пальце у Воланда, раньше не было.
Новый свет на балу - бьет в глаза. Афрания из-за него не разглядела.
Текст забывал кто попало:)
Все неважно, впрочем, главное, что состав на месте, состав библейских сцен - наилучший из возможных (хотя я ужасно хочу еще разок посмотреть Левия-Матошина) и выдали они по полной.
Там первая проходка была... с очень отчетливой разницей в походке между Афранием и Пилатом, один летит внутри своей боли и ничего кругом не видит, второй ступает гораздо тяжелее - потому что контролирует пространство.Так же было полное впечатление, что Пилат как-то успел провзаимодействовать с Иешуа до начала сцены - Иешуа на него смотрел, словно продолжая разговор.
Но совершенно точно с самого начала - дело ведет Афраний, Афраний в курсе всего, а Пилат из-за Головы не сразу включается в тему. Зато влюбляется - сразу, над "собакой" они смеются с Иешуа вдвоем - как равные, как - близкие. А потом случается приступ истины, которая была конкретным таким образом ада в этот раз - нельзя смотреть на человека, которому так больно, невыносимо. А Иешуа выводит из Ада - ну на то Он и Иешуа.
(А потом понеслось, а Афраний голосом выразил все, что он тут думает про величество и его оскорбление... но, кажется, поверил в том, что у Прокуратора получится выиграть эту игру).
...Ничего у него не вышло. Начал (да и продолжал) в каком-то лихорадочном напряжении, заговаривая, забалтывая - может так? а может так? а когда сломался на "Все!!" - как будто лет на двадцать постарел. Только что был - Всадник Золотой Копье, кричал, грозил, а тут сразу - старик лет семидесяти с лишним.
"Варраван" вышел в итоге чистым криком боли. Тоже вполне невыносимым - уже вечность прошла, ты уже не можешь это слышать, а он все длится и длится, Прокуратор все падает и падает...
Во втором действии вступил Афраний, который честно провел казнь - потому что куда ему было деваться, и теперь винит Прокуратора, в том, что тот не справился ( а как ему было? чем?) и разговор у них выходит такой... Ровненький-ровненький поначалу, один поет, второй ему подпевает. Они вообще очень рифмовались (у Афрания нынче и браслет был похожий... а на "ласточке и сложившейся формуле" вообще одинаково на Иешуа глядели). Потом Афраний еще разок на всякий случай осмотрел помещение - и пошел настоящий разговор, про казнь. (На "трусости" Пилат усмехается всегда. "Да? что ж так мягко-то?"). Потом все-таки в глазах Афрания Пилат реабилитировался. Ну хоть Иуду замочить и похоронить в нарушение законов.
В последней сцене общий тон не изменился - ровненький-ровненький. В какой-то момент было четкое впечатление, что если Пилат перестанет так вот петь - он просто начнет кричать и остановиться уже не сможет. Но вот он держит себя в руках... тоже - неизвестно чем, уже нечем, а все не кричит, а даже вот как-то внятно разговаривает.
Финал тоже был ударный. Но тут я видела близко и хорошо было слышно Мастера... словился четкий глюк, что Пилат - услышал. Не очень еще поверил - но услышал и захотел этой милости, попросил и получил.
Как-то так, может еще что добавится:)