![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lubeliaИгровой (эээ? игровой?) отчет Соловьева Юшневского.
В качестве предисловия могу только сказать, что во-первых отчет натурально шизофренический, про раздвоение личности, потому что персонажей там было два одновременно, смотрели они на происходящее одновременно, думали о разном... и снаружи, как я понимаю, это тоже выглядело страненнько:)
А во-вторых... сейчас вот, на третий день, я пытаюсь понять, что же у нас получилось и сыгралось. Тогда казалось, что это... ну легкая приятная смешная альтернативка про победивших декабристов. И закончилась отлично в сущности - царя не убили, войска за нами, Катехизис, все дела.
А потом вот - рывками - начало догонять. О чем это было, о том, какие интересные проблемы мы подняли, о том что могло бы быть дальше и как.
Так что вот - отчет.
Алексей Петрович Юшневский, май 1826 года, Петропавловская крепость.
...Страшные все-таки ночи были в мае. Пустые, душные, наполненные бредовыми снами. Следствие явно завершалось, и беспокойство, не дававшее ранее ни вздохнуть, ни заснуть уже почти сменилось уверенностью в том, что все завершено и ждать остается только приговора. Каков будет этот приговор - Алексей Петрович думать не хотел, хотя - ну как можно не думать-то? Не хотел, а думал - расстреляют? Или может все-таки – все живы будут, ну в отставку, ну сошлют в Петрозаводск какой-нибудь, или даже Тобольск... Так и переходил попеременно от надежды к полному ее отсутствию. Вопросов давно уже не приносили, очная... очная завершилась, не начавшись. Пару раз и она тоже снилась - как они наконец встречаются, и Павел вынужден повторить ему в лицо все, что подтвердил - и оба знают, что это приговор... просыпался и выдыхал, нет, не виделись, нет, этого Павлу не пришлось. Но ужас жил внутри - потому что ведь не одним же 21 годом удовольствуется обвинение, после 21-го, то сколько еще было всего, на чем еще свести можно? Не надо, Господи, оба ведь не хотим, ну ведь если люди не хотят видеть друг друга – помоги им?
…Взамен Павел часто снился - почти также как Мари. Иногда приходило в голову - а что если камеры недалеко, и вот просто - общие сны снятся? Может он этажом выше, например, или ниже - вот эманации и просачиваются сквозь каменные стены? Или просто - просто мы все думаем об одном и том же, всей крепостью? Не только о том, что будет, но - более - о том, что было. И о том – что могло бы быть, если бы история повернулась хоть чуть-чуть не так, если бы обстоятельства сложились благоприятней?
В ту ночь… - а днем еще дернули, принесли вопрос... пока читал - пОтом обливался, что там, что, после перерыва-то? Кто еще и что про него сказал? Про что? про Киев 23-го опять? Про осень 25-го? Про поляков? - нет, оказалось не страшно, оказалось – про какого-то Тимковского, про которого он и правда знать не знал ничего… - выдохнул, ответил, а потом рухнул на койку, и заснул, сразу, как провалился, от напряжения что ли?
...Во сне ничего этого не было. Никаких арестов в декабре... то есть арест-то был, но арестовали Майбороду, и на все, что он там писал, на все названные фамилии - была возможность сопровождать его доносы следственной информацией о растратах. Какая вера тем доносам будет? Государь вернулся из Таганрога в столицу живым, Чернышев приехал и уехал, прошли по краешку полыньи, прошли, попыхивая трубками, по пороховому складу, и вместо отчаянного черного крепостного января - были солнечные киевские контракты. И на контрактах было... ну как бывает в хороших снах? Павел с Сергеем были совершенно согласны, улыбались, обнимались, как в 23, как не было этих последних двух лет, как не было сцены в Василькове; молодежь из славянского общества оказалась умна и приятна - не хуже тульчинцев, от северян приехал кто-то здравый - и да, среди всех царило всеобщее согласие. Как во сне, только как во сне...
А потом наступила весна, и планы наконец стали реальны: смотр 1-ой армии под Белой Церковью. Тут уже и Алексей Петрович был согласен с Сергеем (только во сне, да? ну или только после декабря 26-го, или после кандальной зимней дороги в Питер из Тульчина, после чего ты стал согласен, что надо было действовать раньше, пока хоть какой-то шанс - был?) - верных войск - много, правда много, и артиллерий, и пехота, и кавалерия вот, и если захватить Государя и добиться отречения - то победа может стать реальностью.
...Юшневский оставался прикрывать Вятский полк. Да, бредово, но вот так и было в том сне - Павел с Лорером писали сами себе приказы о переводе в Полтавский пехотный, Алексей Петрович даже и подобающей печатью заверил (потому что в хозяйстве у генерал-интенданта должно быть все - отчего бы и не подходящая к случаю штабная печать?), обнял Павла - а сам остался будто бы с ревизией. Как на иголках - была же вот такая пытка средневековая, когда сажали в кресло истыканное иголками? вот так и остался - ждать вестей. Любых - то ли взмыленный Лорер прискачет, и поведет полк на подмогу Павлу, то ли фельдъегерь арестовывать приедет и в кандалы закует, то ли курьер от Киселева - и тут нужно будет опять по кромке ходить, разговаривать, убеждать, как в шахматы с ним играть... что, ну что там, что?
Нет, сначала пришло письмо от Павла Дмитриевича. Аккуратное такое письмо, по которому выходило, что конечно же Павел Дмитриевич в курсе. Впрочем, от него Юшневский свой внезапный отъезд с непонятной ревизией по делу Майбороды и не скрывал, потому что... потому что этот смотр - это последний шанс. И пусть уж Киселев будет в курсе. Не поддержать - отменно может, но предать - нет, не предаст.
...Впрочем, новости касались совсем другого - Порты. Киселев писал, что турецкий султан готов объявить войну, что смотр вполне может закончится тем, что войска выдвинутся еще далее к югу - и только что прямо не написал: "Вы поаккуратней там!".
Поаккуратней, да. Как же больно на иголках-то...
...очнулся. Лег неудачно, бок затек, вот и иголки эти привиделись... ну как, возможно ли такое было? возможно. Как возможно по канату пройти - циркач каждый день ходит, а тебя на канат поставь - так и рухнешь... да и циркачи, бывают, насмерть об арену бьются. Как может и слепец в яблочко попасть, как может брошенная монетка на ребро встать - видел, бывает! как можно банк в одну ночь дважды сорвать - говорят вот с Талейраном было такое. Могло быть, могло ведь! И без иголок – больно, что не случилось, как же больно-то.
Лег ничком, плечами пошевелил... душно как - окно сплошное, не открывается, и мелом еще замазано, там ведь май снаружи, яблони цветут! А тут духота, вонь камерная, и света – ну только чтоб койку от ночного ведра отличать…
...снаружи был май. Яблони, правда уже отцвели, но воздух - воздух был самый майский, шмели в воздухе, одуванчики в траве. Господа офицеры завтракали - кто кофе, кто коньяком, кто шампанским, обсуждали прелести уездных дам (он и сам поймал себя на том, как целует ручки и делает комплименты пышной уездной деве, а потом обсуждает оные прелести с заезжим штаб-ротмистром, сохранившим самые гусарские повадки… Да, в этом сне Алексей Петрович явно был не вполне собой - и ростом пониже, и покоренастей, и главное оные прелести, все эти ручки, ножки, сверкающие ланиты и колыхающиеся перси волновали его гораздо более, чем в обычной жизни - и поэтому пока он не увидел Поля и Сержа - чужими, заемными глазами, он так и думал о персях да о ланитах… Счастливый был сон – по крайней мере поначалу.
... План по-прежнему выглядел вполне реальным: приезжает Государь, мы его арестовываем и подписываем с ним отречение... или завещание. Сам Алексей Петрович проговорил бы этот момент (и некоторые другие моменты - например про наличие великих князей и их возможную реакцию - поподробней), но штабс-капитана, в теле которого он находился вызвали на маневры. Ну... помаршировали. Юшневский и без этого отлично знал, что из себя представляет эта шагистика, и она не стала легче и интересней даже от такой хорошей компании, как Серж Муравьев (ну да, сейчас, из крепости... это вот что тебе снится в счастливых снах - ходить по платцу с Муравьевым? В какой-то момент - когда пошли прочесывать лес в поисках беглого солдата, не выдержал и пожаловался ему вслух: "Серж, что за бред мне снится?"- бред и правда местами был первостатейный. Но лучше бред, чем кошмар, да?
А в какой-то момент начался кошмар. Поймали беглого солдата - из своих же, черниговцев, хорошо хоть из трухинской роты, а не из соловьевской. Солдат сбежал и ограбил соседское имение - шаль спер у барышни Катаржины Руликовской, кузена ее ранил и ничего, ничего хорошего ему за это не светило. Ничего хорошего не светило и им с Сергеем - офицерам, в полку которых обнаружился как раз перед приездом государя такой вот... непорядок.
Сергей Иванович пошел зачем-то с этим Грицком Левченкой говорить. Нет, с одной стороны обоим - и Юшневскому и Соловьеву - надо было послушать такой разговор. Ну чтобы услышать, убедится, что солдаты и правда за Сержем могут пойти, он может их увлечь, он так говорит, что крылья за спиной вырастают… Правда ведь была (была? Это сон, сон… была) надежда, что он увлечет за собой войска... Ах, умеет говорить Серж Муравьев. Только все, что он сейчас может предложить – легкую смерть, не под палками, а как-нибудь …эдак.
А потом солдатика увезли – и вот тут стало по-настоящему интересно, потому что по итогам разговора… нет, Серж говорил аккуратно, потом еще оправдывался: «Ну, к примеру я имел виду вот просто попросить на смотре Государя о даровании Конституции – это никаким законом не запрещено!» Но про закон он Грицку тоже говорил – и не про то, что воровать и дезертирствовать законом запрещено, а про то, как надо идти за ним, за Сержем – и тогда закон будет един для всех: и для солдат, и для панов, и для царя.
И внезапно оба – что Соловьев, что Юшневский, обнаружили, что на солдатика-то им, в сущности, и правда наплевать, но Серж\Сергей Иванович своей неосторожностью может погубить все дело\себя самого. Да и оправдывать этого Грицка было невозможно – воровство и разбой есть воровство и разбой. Поэтому и обрадовался слухам о мягком приговоре – наказать примерно, да и помиловать, вот в лазарете-то пусть Серж ему и внушения свои делает.
А потом всех снова собрали на платц и Гебель объявил приговор. И вот тут – вот тут-то и начался настоящий кошмар.
…Почему, с какой стати Алексей Петрович боялся во сне барабанов до еле сдерживаемого крика, до того, что в кровь себе губы искусал? ну что, что в них такого, что, барабанов не слышал? и барабаны слыхал, и даже и наказание такое видеть приходилось - всю жизнь же при армии, Бог не миловал, все видел. А тут - кошмар. Наверно, потому что не один, потому что с одной стороны - Муравьев и, стоя по стойке смирно ловить его никак не получается, ни за руку взять, ни поддержать – а вот что подполковник делать-то будет? Так же вот смотреть и губы кусать? Это ты можешь стоять, а горячий Серж – нет, он не сможет, ты же вот боком, краем руки – чувствуешь, насколько там все неладно, под эти барабаны… а там где-то сзади - Поль, тоже барабаны слушает, и Ивашев, и Шурик, и черт бы побрал этого дурака Левченку… ..вот и побирает – под барабан, смотри, смотри, Гебель тоже смотрит, как вы стоите и смотрите, и наверно барабаны – это благо, за ними сами удары не слышны? Но сон был жесток – и не слышать и не видеть не получалось, а потом одновременно прозвучало: «Кажись, сдох» - и Серей Иванович рухнул в обморок.
…Потом – когда они сидели в балагане, закуривали и запивали эту сцену, и кто помоложе и погорячей хором твердили: «Так быть не должно!» - до Соловьева потихоньку дошло, что солдатик-то не проговорился про Сергея. Мог бы ведь попытаться себя и так спасти – зыбкий способ, но может и помиловали бы за откровенность? Потом еще и Павел упрекнул – за давешнюю радость, что наказание будет, хоть и будет легким… «Что, шестисот палок вам мало показалось?» Но – не знал же что вот так обернется, я правда не знал! Соловьев о командире думал, Юшневский – о деле, ни один не мог себе тогда представить эти барабаны и – так близко – лицо человека, которого убивают на твоих глазах за какую-то шаль, пусть и дорогую.
А потом наконец-то приехал Государь и дело началось.
Нет, до этого еще раз совещались и все продумали так, что казалось вполне исполнимым: Полтавский или Черниговский полк занимают караул у штаба, где будет царь, Горбачевский поворачивает туда артиллерию и дальше выборные от каждого общества идут к Государю разговаривать. И подписывают отречение… или завещание. Хороший годный план. Исполнимый.
Встречать Государя выпало Соловьеву. Маршируя туда, где далеко на горизонте маячили Дибич и Александр, он еще думал – а не закончить ли все вот прямо сейчас? Не арестовать ли, а то и убить царя-то? Спасло две вещи – привычка подчиняться Сергею (приказал бы – Соловьев бы и арестовал, но раз договорились в штабе, значит – в штабе). И – внезапно сам царь. Соловьев никогда до этого Александра не видел и представлял себе кого-то... ну вроде Гебеля что ли? Только побольше и еще более вредного.
Оказался – человек. Не молодой, явно не здоровый, с очень мягким голосом, без малейшей надменности… Расспрашивал о том, какие проблемы в армии (Алексею Петровичу было крайне трудно не вмешаться и не изложить Ангелу за финансы, снабжение и необходимость срочной реформы всего вообще), обещал помощь и содействие. Соловьев поначалу перепугался – а вот про случившуюся историю государь знает? Что если сейчас спросит – о чем это вы там с Муравьевым у себя в частях с солдатами разговариваете? Вот тут-то наверно и ... чем бы его, палашом – успеешь? Но нет, не спросил, погрузился в рассуждения о том, что солдат надо кормить хорошо… а тут и подошли к общему построению и Соловьев встал в строй.
Новости пришли новые и как-то оглушили. Начинается война с турками (ну да, Киселев предупреждал, черт, как не во-время-то, а?). А потом, после общего построения Государь пригласил к себе Сергея Ивановича, Дибич – Пестеля, а остальные принялись ждать.
...Повернулся во сне – опять затекло что-то, и знакомые иголки начали впиваться в тело. Как тут ждать, когда ты еще и сделать ничего не можешь сам, и непонятно вообще что делать-то? Ждать, пока кого-то из них не отпустят? (А если – если и не отпустят вовсе? Если это арест уже?) Разделяться и брать – и царя и Дибича? (Кто опасней? Кто важнее? На кого артиллерию разворачивать будем – это ведь время, время, долго разворачиваться-то?). Тревога висела в воздухе как комариный тонкий звон, кровь билась в висках…. Как барабаны да. Слава Богу, Лорер, как старший по званию, взял на себя инициативу и ответственность (и было видно, как ему это страшно и трудно, но жизнь не спрашивает – вот сейчас старшим оказался он. Как камень в гору поднимать, да, Николай Иванович, я знаю, но я тут штабс-капитан с одним (с целым!) батальоном – куда пошлешь, туда и пойду, только я лучше туда, где Сергей, ладно? Так же как вот гусар тот давешний (Шурик, Боже… молодой какой и красивый в этом сне-то!), без войск, но с пистолетом – к Полю.
Распределились, приготовились – но тут наконец вышел Сергей Иванович. Со странным таким лицом – как лимонов наелся и сам не понял зачем. Государь, мол, все про нас знает, поговорили откровенно, я ему программу нашу (отречение? завещание?) показал… нет, не подписал, порвал, действуем по плану.
Тут и Павел Иванович появился – примерно с таким же выражением. Ему пост начальника штаба предложили (ах, Алексей Петрович, ну сам представь как бы хорошо вышло – в штабе второй армии Павел Дмитриевич, в штабе первой – Павел Иванович… а тебе разорваться что ли?) – но все равно действуем по плану.
Что ж, еще раз проговорили – и пошли действовать по плану. Соловьев с Лорером и Ипполитом (с кем еще? Борисовым?) оцепили штаб, а остальные пошли... разговаривать.
…Соловьев стоял, задрав голову – и смотрел в высоченное синее небо. Даже и не знал, что тут, на юге такое небо может быть в мае – как на севере осенью, такое высокое и чистое, что дышалось с трудом. И думал о том, что как ни обернется сейчас – небо это все равно больше, чем все они, чем Сергей Иванович, чем царь, чем все ближайшие планы («победить и жениться») – что Бог смотрит на них сейчас сверху. Просто смотрит, не осуждая, и надо просто всегда-всегда помнить об этом.
Перекрестился, попросил тихонько: «Господи, ну пусть получится, а?» - и тут раздался выстрел.
…Алексей Петрович смотрел на все, что происходило там, в штабе – словно бы с высоты и издалека. Как в театре с самой галерки – голоса еле доносятся, лиц почти не видно – но ты примерно знаешь, о чем пьеса, так что угадать можно. Вот Поль разговаривает с Государем – и тот опять не подписывает нужной бумаги (Почему, почему? Почему не боится? Не помнит про отца? Считает, что это расплата такая? Ведь никто не хочет проливать кровь, никто не хочет…). Выстрел, какая-то неразбериха, кто-то падает, из дверей штаба вываливается белоснежный поручик с совершенно потерянным лицом на котором только глаза и остались. Ну да, он больше всех торопил, нервничал, кричал, что дело надо делать… кажется сделал, да вот не до конца – Государь-то жив. Сергей успокаивает поручика (вот же харизма у него… Говорит что-то, чего Алексею Петровичу не слышно, но того явственно хоть немного, но отпускает… И да – ему нужно дать дело – пусть едет в Петербург, поднимать север. Началось, царь ранен – не откатить, уже не откатить назад...) К царю идет священник, остальные спешно совещаются и ситуация какая-то… патовая. Царь арестован, но жив, никакого законного отречения-завещания у нас нет. И… Боже, ну ведь тяжело ранен, ну пусть он умрет – сам, а?
…А потом Поль идет с ним разговаривать - снова, и ты – словно рядом, и ты словно слышишь его мысли. Не подпишет, этот сукин сын не подпишет бумагу, и вернее всего сейчас – добить. Потому что держать раненого под арестом… невозможно, это новая смута, это опять беззаконие – ну как? И добить – а … а как? Раненого, безоружного – ножом по горлу? Пистолетом в грудь?
…Поль, пожалуй, сможет. Его – а потом и себя сразу. Ага, и на Сержа все кинуть, да? Ты бы тут был… Господи, тогда бы Поль, пожалуй что решил, что вы вдвоем с Сержем справитесь – без него?
…А ты сам? Что бы решил - ты?
…Ведь все эти месяцы пытали ровно про это – про цареубийство. Кто первый предложил, кто поддержал, кто согласен был… Выходило – вот к маю-то и выходило, что все согласны разом, что каждый готов своими руками – и самого Государя и всю его государеву фамилию.
Ну как? Отодвинуть Поля, резануть по горлу, как в детской игре подтвердить словами: «Добиваю». Сможешь? Ну, и смогу, рука твердая всегда была, даром, что не военный. Не промахнусь.
А дальше-то, вот что – дальше? Стреляться? Не могу, не просто жить хочу, но ведь – пользу еще принести могу Отечеству, даже и не просто Отечеству вообще, но вот прямо сейчас, не стратегически, а и тактически, я тут старший выхожу… Поль справится, но со мной ему не в пример легче будет, а когда по кромке тонкого льда идешь, любое «легче» может жизнь спасти… Арестовать самому себя же? (ага, а потом еще себя же приговорить... что у нас там за цареубийство по Соборному-то уложению? Не думай об этом, ладно, четвертование там выходит, по Уложению-то, ты хоть помнишь, что такое четвертование? Нетвердо, это как-то... то ли колесами, то ли лошадьми в разные стороны тянуть? То ли на части рубить?)
Да и поможет ли? «Государь убит, но убийца арестован, и наказание подобающее понесет, а в завещании у Государя сказано следующее…». Что стреляться, что под арестом сидеть, пользы от тебя не будет больше, что ж промахнулся-то белоснежный поручик… Нет, самое верное – убить, и – ну жить дальше, как вот убийцы Павла далее жили себе, и сейчас живут, одного вон на допросах в Следственном комитете встречал давеча. И ты сам – ты же подтвердил, что согласен был на цареубийство, вот и на очной той – Поль сказал, а ты подтвердил, подписал же! И ты подписал, и он подписал, оба! «был еще одобрен и решительный революционный способ действия с упразднением престола и в случае крайности с изведением тех лиц, которыя представят в себе непреодолимые препоны…»
Добьешь? Как тебе препона – предолимая? Сможешь – жить – дальше?
…Что, Иисусе, что мне делать? Поль, что ты там решил?
Поль не смог. Слава Богу, не смог, живы они оба, не знаю, что на нас нашло… Вышел спокойный, наверное хоть для себя что-то понял.
Что ж, действуем по плану – Серж вон уже войскам Катехизис свой читает: «Бог создал человека для того, чтобы тот был счастлив и свободен…».
Пока так – и …просыпайся уже, просыпайся, не думай о том, что выбор-то никуда не делся, что игра не завершена… Просыпайся.
…Проснулся, хватая ртом воздух, за голову схватился. Ну и сны показывает эта крепость… Нет, не было, впору после снов таких и благодарить, что не сложилось того мая с яблонями и смотром, что руки чисты и что может и ошибались, но вот – чисты же, да?
Да, Алексей Петрович? Будь ты там – что бы ты решил?
…В окно заглядывала луна. Юшневский знал, что она – майская, серебряная, круглая, и отбрасывает на Неву лунную дорожку по которой можно пойти – и прийти туда, к луне. Так и казалось, что вот – идут, с Полем, и с Сержем – над сонным Петербургом, поднимаются к ангелу, который несет крест над Петропавловским собором…
Опять сон. Луна – мутное пятно в замазанном мелом окошке, на столе у Чернышова лежит подписанное вами обоими признание о цареубийственным планах, а в ушах – пока еще тихонько, совсем на грани слуха – звучат барабаны.
Вот тут фотки:
https://fotki.yandex.ru/users/ugluka/album/485499
В качестве предисловия могу только сказать, что во-первых отчет натурально шизофренический, про раздвоение личности, потому что персонажей там было два одновременно, смотрели они на происходящее одновременно, думали о разном... и снаружи, как я понимаю, это тоже выглядело страненнько:)
А во-вторых... сейчас вот, на третий день, я пытаюсь понять, что же у нас получилось и сыгралось. Тогда казалось, что это... ну легкая приятная смешная альтернативка про победивших декабристов. И закончилась отлично в сущности - царя не убили, войска за нами, Катехизис, все дела.
А потом вот - рывками - начало догонять. О чем это было, о том, какие интересные проблемы мы подняли, о том что могло бы быть дальше и как.
Так что вот - отчет.
Алексей Петрович Юшневский, май 1826 года, Петропавловская крепость.
...Страшные все-таки ночи были в мае. Пустые, душные, наполненные бредовыми снами. Следствие явно завершалось, и беспокойство, не дававшее ранее ни вздохнуть, ни заснуть уже почти сменилось уверенностью в том, что все завершено и ждать остается только приговора. Каков будет этот приговор - Алексей Петрович думать не хотел, хотя - ну как можно не думать-то? Не хотел, а думал - расстреляют? Или может все-таки – все живы будут, ну в отставку, ну сошлют в Петрозаводск какой-нибудь, или даже Тобольск... Так и переходил попеременно от надежды к полному ее отсутствию. Вопросов давно уже не приносили, очная... очная завершилась, не начавшись. Пару раз и она тоже снилась - как они наконец встречаются, и Павел вынужден повторить ему в лицо все, что подтвердил - и оба знают, что это приговор... просыпался и выдыхал, нет, не виделись, нет, этого Павлу не пришлось. Но ужас жил внутри - потому что ведь не одним же 21 годом удовольствуется обвинение, после 21-го, то сколько еще было всего, на чем еще свести можно? Не надо, Господи, оба ведь не хотим, ну ведь если люди не хотят видеть друг друга – помоги им?
…Взамен Павел часто снился - почти также как Мари. Иногда приходило в голову - а что если камеры недалеко, и вот просто - общие сны снятся? Может он этажом выше, например, или ниже - вот эманации и просачиваются сквозь каменные стены? Или просто - просто мы все думаем об одном и том же, всей крепостью? Не только о том, что будет, но - более - о том, что было. И о том – что могло бы быть, если бы история повернулась хоть чуть-чуть не так, если бы обстоятельства сложились благоприятней?
В ту ночь… - а днем еще дернули, принесли вопрос... пока читал - пОтом обливался, что там, что, после перерыва-то? Кто еще и что про него сказал? Про что? про Киев 23-го опять? Про осень 25-го? Про поляков? - нет, оказалось не страшно, оказалось – про какого-то Тимковского, про которого он и правда знать не знал ничего… - выдохнул, ответил, а потом рухнул на койку, и заснул, сразу, как провалился, от напряжения что ли?
...Во сне ничего этого не было. Никаких арестов в декабре... то есть арест-то был, но арестовали Майбороду, и на все, что он там писал, на все названные фамилии - была возможность сопровождать его доносы следственной информацией о растратах. Какая вера тем доносам будет? Государь вернулся из Таганрога в столицу живым, Чернышев приехал и уехал, прошли по краешку полыньи, прошли, попыхивая трубками, по пороховому складу, и вместо отчаянного черного крепостного января - были солнечные киевские контракты. И на контрактах было... ну как бывает в хороших снах? Павел с Сергеем были совершенно согласны, улыбались, обнимались, как в 23, как не было этих последних двух лет, как не было сцены в Василькове; молодежь из славянского общества оказалась умна и приятна - не хуже тульчинцев, от северян приехал кто-то здравый - и да, среди всех царило всеобщее согласие. Как во сне, только как во сне...
А потом наступила весна, и планы наконец стали реальны: смотр 1-ой армии под Белой Церковью. Тут уже и Алексей Петрович был согласен с Сергеем (только во сне, да? ну или только после декабря 26-го, или после кандальной зимней дороги в Питер из Тульчина, после чего ты стал согласен, что надо было действовать раньше, пока хоть какой-то шанс - был?) - верных войск - много, правда много, и артиллерий, и пехота, и кавалерия вот, и если захватить Государя и добиться отречения - то победа может стать реальностью.
...Юшневский оставался прикрывать Вятский полк. Да, бредово, но вот так и было в том сне - Павел с Лорером писали сами себе приказы о переводе в Полтавский пехотный, Алексей Петрович даже и подобающей печатью заверил (потому что в хозяйстве у генерал-интенданта должно быть все - отчего бы и не подходящая к случаю штабная печать?), обнял Павла - а сам остался будто бы с ревизией. Как на иголках - была же вот такая пытка средневековая, когда сажали в кресло истыканное иголками? вот так и остался - ждать вестей. Любых - то ли взмыленный Лорер прискачет, и поведет полк на подмогу Павлу, то ли фельдъегерь арестовывать приедет и в кандалы закует, то ли курьер от Киселева - и тут нужно будет опять по кромке ходить, разговаривать, убеждать, как в шахматы с ним играть... что, ну что там, что?
Нет, сначала пришло письмо от Павла Дмитриевича. Аккуратное такое письмо, по которому выходило, что конечно же Павел Дмитриевич в курсе. Впрочем, от него Юшневский свой внезапный отъезд с непонятной ревизией по делу Майбороды и не скрывал, потому что... потому что этот смотр - это последний шанс. И пусть уж Киселев будет в курсе. Не поддержать - отменно может, но предать - нет, не предаст.
...Впрочем, новости касались совсем другого - Порты. Киселев писал, что турецкий султан готов объявить войну, что смотр вполне может закончится тем, что войска выдвинутся еще далее к югу - и только что прямо не написал: "Вы поаккуратней там!".
Поаккуратней, да. Как же больно на иголках-то...
...очнулся. Лег неудачно, бок затек, вот и иголки эти привиделись... ну как, возможно ли такое было? возможно. Как возможно по канату пройти - циркач каждый день ходит, а тебя на канат поставь - так и рухнешь... да и циркачи, бывают, насмерть об арену бьются. Как может и слепец в яблочко попасть, как может брошенная монетка на ребро встать - видел, бывает! как можно банк в одну ночь дважды сорвать - говорят вот с Талейраном было такое. Могло быть, могло ведь! И без иголок – больно, что не случилось, как же больно-то.
Лег ничком, плечами пошевелил... душно как - окно сплошное, не открывается, и мелом еще замазано, там ведь май снаружи, яблони цветут! А тут духота, вонь камерная, и света – ну только чтоб койку от ночного ведра отличать…
...снаружи был май. Яблони, правда уже отцвели, но воздух - воздух был самый майский, шмели в воздухе, одуванчики в траве. Господа офицеры завтракали - кто кофе, кто коньяком, кто шампанским, обсуждали прелести уездных дам (он и сам поймал себя на том, как целует ручки и делает комплименты пышной уездной деве, а потом обсуждает оные прелести с заезжим штаб-ротмистром, сохранившим самые гусарские повадки… Да, в этом сне Алексей Петрович явно был не вполне собой - и ростом пониже, и покоренастей, и главное оные прелести, все эти ручки, ножки, сверкающие ланиты и колыхающиеся перси волновали его гораздо более, чем в обычной жизни - и поэтому пока он не увидел Поля и Сержа - чужими, заемными глазами, он так и думал о персях да о ланитах… Счастливый был сон – по крайней мере поначалу.
... План по-прежнему выглядел вполне реальным: приезжает Государь, мы его арестовываем и подписываем с ним отречение... или завещание. Сам Алексей Петрович проговорил бы этот момент (и некоторые другие моменты - например про наличие великих князей и их возможную реакцию - поподробней), но штабс-капитана, в теле которого он находился вызвали на маневры. Ну... помаршировали. Юшневский и без этого отлично знал, что из себя представляет эта шагистика, и она не стала легче и интересней даже от такой хорошей компании, как Серж Муравьев (ну да, сейчас, из крепости... это вот что тебе снится в счастливых снах - ходить по платцу с Муравьевым? В какой-то момент - когда пошли прочесывать лес в поисках беглого солдата, не выдержал и пожаловался ему вслух: "Серж, что за бред мне снится?"- бред и правда местами был первостатейный. Но лучше бред, чем кошмар, да?
А в какой-то момент начался кошмар. Поймали беглого солдата - из своих же, черниговцев, хорошо хоть из трухинской роты, а не из соловьевской. Солдат сбежал и ограбил соседское имение - шаль спер у барышни Катаржины Руликовской, кузена ее ранил и ничего, ничего хорошего ему за это не светило. Ничего хорошего не светило и им с Сергеем - офицерам, в полку которых обнаружился как раз перед приездом государя такой вот... непорядок.
Сергей Иванович пошел зачем-то с этим Грицком Левченкой говорить. Нет, с одной стороны обоим - и Юшневскому и Соловьеву - надо было послушать такой разговор. Ну чтобы услышать, убедится, что солдаты и правда за Сержем могут пойти, он может их увлечь, он так говорит, что крылья за спиной вырастают… Правда ведь была (была? Это сон, сон… была) надежда, что он увлечет за собой войска... Ах, умеет говорить Серж Муравьев. Только все, что он сейчас может предложить – легкую смерть, не под палками, а как-нибудь …эдак.
А потом солдатика увезли – и вот тут стало по-настоящему интересно, потому что по итогам разговора… нет, Серж говорил аккуратно, потом еще оправдывался: «Ну, к примеру я имел виду вот просто попросить на смотре Государя о даровании Конституции – это никаким законом не запрещено!» Но про закон он Грицку тоже говорил – и не про то, что воровать и дезертирствовать законом запрещено, а про то, как надо идти за ним, за Сержем – и тогда закон будет един для всех: и для солдат, и для панов, и для царя.
И внезапно оба – что Соловьев, что Юшневский, обнаружили, что на солдатика-то им, в сущности, и правда наплевать, но Серж\Сергей Иванович своей неосторожностью может погубить все дело\себя самого. Да и оправдывать этого Грицка было невозможно – воровство и разбой есть воровство и разбой. Поэтому и обрадовался слухам о мягком приговоре – наказать примерно, да и помиловать, вот в лазарете-то пусть Серж ему и внушения свои делает.
А потом всех снова собрали на платц и Гебель объявил приговор. И вот тут – вот тут-то и начался настоящий кошмар.
…Почему, с какой стати Алексей Петрович боялся во сне барабанов до еле сдерживаемого крика, до того, что в кровь себе губы искусал? ну что, что в них такого, что, барабанов не слышал? и барабаны слыхал, и даже и наказание такое видеть приходилось - всю жизнь же при армии, Бог не миловал, все видел. А тут - кошмар. Наверно, потому что не один, потому что с одной стороны - Муравьев и, стоя по стойке смирно ловить его никак не получается, ни за руку взять, ни поддержать – а вот что подполковник делать-то будет? Так же вот смотреть и губы кусать? Это ты можешь стоять, а горячий Серж – нет, он не сможет, ты же вот боком, краем руки – чувствуешь, насколько там все неладно, под эти барабаны… а там где-то сзади - Поль, тоже барабаны слушает, и Ивашев, и Шурик, и черт бы побрал этого дурака Левченку… ..вот и побирает – под барабан, смотри, смотри, Гебель тоже смотрит, как вы стоите и смотрите, и наверно барабаны – это благо, за ними сами удары не слышны? Но сон был жесток – и не слышать и не видеть не получалось, а потом одновременно прозвучало: «Кажись, сдох» - и Серей Иванович рухнул в обморок.
…Потом – когда они сидели в балагане, закуривали и запивали эту сцену, и кто помоложе и погорячей хором твердили: «Так быть не должно!» - до Соловьева потихоньку дошло, что солдатик-то не проговорился про Сергея. Мог бы ведь попытаться себя и так спасти – зыбкий способ, но может и помиловали бы за откровенность? Потом еще и Павел упрекнул – за давешнюю радость, что наказание будет, хоть и будет легким… «Что, шестисот палок вам мало показалось?» Но – не знал же что вот так обернется, я правда не знал! Соловьев о командире думал, Юшневский – о деле, ни один не мог себе тогда представить эти барабаны и – так близко – лицо человека, которого убивают на твоих глазах за какую-то шаль, пусть и дорогую.
А потом наконец-то приехал Государь и дело началось.
Нет, до этого еще раз совещались и все продумали так, что казалось вполне исполнимым: Полтавский или Черниговский полк занимают караул у штаба, где будет царь, Горбачевский поворачивает туда артиллерию и дальше выборные от каждого общества идут к Государю разговаривать. И подписывают отречение… или завещание. Хороший годный план. Исполнимый.
Встречать Государя выпало Соловьеву. Маршируя туда, где далеко на горизонте маячили Дибич и Александр, он еще думал – а не закончить ли все вот прямо сейчас? Не арестовать ли, а то и убить царя-то? Спасло две вещи – привычка подчиняться Сергею (приказал бы – Соловьев бы и арестовал, но раз договорились в штабе, значит – в штабе). И – внезапно сам царь. Соловьев никогда до этого Александра не видел и представлял себе кого-то... ну вроде Гебеля что ли? Только побольше и еще более вредного.
Оказался – человек. Не молодой, явно не здоровый, с очень мягким голосом, без малейшей надменности… Расспрашивал о том, какие проблемы в армии (Алексею Петровичу было крайне трудно не вмешаться и не изложить Ангелу за финансы, снабжение и необходимость срочной реформы всего вообще), обещал помощь и содействие. Соловьев поначалу перепугался – а вот про случившуюся историю государь знает? Что если сейчас спросит – о чем это вы там с Муравьевым у себя в частях с солдатами разговариваете? Вот тут-то наверно и ... чем бы его, палашом – успеешь? Но нет, не спросил, погрузился в рассуждения о том, что солдат надо кормить хорошо… а тут и подошли к общему построению и Соловьев встал в строй.
Новости пришли новые и как-то оглушили. Начинается война с турками (ну да, Киселев предупреждал, черт, как не во-время-то, а?). А потом, после общего построения Государь пригласил к себе Сергея Ивановича, Дибич – Пестеля, а остальные принялись ждать.
...Повернулся во сне – опять затекло что-то, и знакомые иголки начали впиваться в тело. Как тут ждать, когда ты еще и сделать ничего не можешь сам, и непонятно вообще что делать-то? Ждать, пока кого-то из них не отпустят? (А если – если и не отпустят вовсе? Если это арест уже?) Разделяться и брать – и царя и Дибича? (Кто опасней? Кто важнее? На кого артиллерию разворачивать будем – это ведь время, время, долго разворачиваться-то?). Тревога висела в воздухе как комариный тонкий звон, кровь билась в висках…. Как барабаны да. Слава Богу, Лорер, как старший по званию, взял на себя инициативу и ответственность (и было видно, как ему это страшно и трудно, но жизнь не спрашивает – вот сейчас старшим оказался он. Как камень в гору поднимать, да, Николай Иванович, я знаю, но я тут штабс-капитан с одним (с целым!) батальоном – куда пошлешь, туда и пойду, только я лучше туда, где Сергей, ладно? Так же как вот гусар тот давешний (Шурик, Боже… молодой какой и красивый в этом сне-то!), без войск, но с пистолетом – к Полю.
Распределились, приготовились – но тут наконец вышел Сергей Иванович. Со странным таким лицом – как лимонов наелся и сам не понял зачем. Государь, мол, все про нас знает, поговорили откровенно, я ему программу нашу (отречение? завещание?) показал… нет, не подписал, порвал, действуем по плану.
Тут и Павел Иванович появился – примерно с таким же выражением. Ему пост начальника штаба предложили (ах, Алексей Петрович, ну сам представь как бы хорошо вышло – в штабе второй армии Павел Дмитриевич, в штабе первой – Павел Иванович… а тебе разорваться что ли?) – но все равно действуем по плану.
Что ж, еще раз проговорили – и пошли действовать по плану. Соловьев с Лорером и Ипполитом (с кем еще? Борисовым?) оцепили штаб, а остальные пошли... разговаривать.
…Соловьев стоял, задрав голову – и смотрел в высоченное синее небо. Даже и не знал, что тут, на юге такое небо может быть в мае – как на севере осенью, такое высокое и чистое, что дышалось с трудом. И думал о том, что как ни обернется сейчас – небо это все равно больше, чем все они, чем Сергей Иванович, чем царь, чем все ближайшие планы («победить и жениться») – что Бог смотрит на них сейчас сверху. Просто смотрит, не осуждая, и надо просто всегда-всегда помнить об этом.
Перекрестился, попросил тихонько: «Господи, ну пусть получится, а?» - и тут раздался выстрел.
…Алексей Петрович смотрел на все, что происходило там, в штабе – словно бы с высоты и издалека. Как в театре с самой галерки – голоса еле доносятся, лиц почти не видно – но ты примерно знаешь, о чем пьеса, так что угадать можно. Вот Поль разговаривает с Государем – и тот опять не подписывает нужной бумаги (Почему, почему? Почему не боится? Не помнит про отца? Считает, что это расплата такая? Ведь никто не хочет проливать кровь, никто не хочет…). Выстрел, какая-то неразбериха, кто-то падает, из дверей штаба вываливается белоснежный поручик с совершенно потерянным лицом на котором только глаза и остались. Ну да, он больше всех торопил, нервничал, кричал, что дело надо делать… кажется сделал, да вот не до конца – Государь-то жив. Сергей успокаивает поручика (вот же харизма у него… Говорит что-то, чего Алексею Петровичу не слышно, но того явственно хоть немного, но отпускает… И да – ему нужно дать дело – пусть едет в Петербург, поднимать север. Началось, царь ранен – не откатить, уже не откатить назад...) К царю идет священник, остальные спешно совещаются и ситуация какая-то… патовая. Царь арестован, но жив, никакого законного отречения-завещания у нас нет. И… Боже, ну ведь тяжело ранен, ну пусть он умрет – сам, а?
…А потом Поль идет с ним разговаривать - снова, и ты – словно рядом, и ты словно слышишь его мысли. Не подпишет, этот сукин сын не подпишет бумагу, и вернее всего сейчас – добить. Потому что держать раненого под арестом… невозможно, это новая смута, это опять беззаконие – ну как? И добить – а … а как? Раненого, безоружного – ножом по горлу? Пистолетом в грудь?
…Поль, пожалуй, сможет. Его – а потом и себя сразу. Ага, и на Сержа все кинуть, да? Ты бы тут был… Господи, тогда бы Поль, пожалуй что решил, что вы вдвоем с Сержем справитесь – без него?
…А ты сам? Что бы решил - ты?
…Ведь все эти месяцы пытали ровно про это – про цареубийство. Кто первый предложил, кто поддержал, кто согласен был… Выходило – вот к маю-то и выходило, что все согласны разом, что каждый готов своими руками – и самого Государя и всю его государеву фамилию.
Ну как? Отодвинуть Поля, резануть по горлу, как в детской игре подтвердить словами: «Добиваю». Сможешь? Ну, и смогу, рука твердая всегда была, даром, что не военный. Не промахнусь.
А дальше-то, вот что – дальше? Стреляться? Не могу, не просто жить хочу, но ведь – пользу еще принести могу Отечеству, даже и не просто Отечеству вообще, но вот прямо сейчас, не стратегически, а и тактически, я тут старший выхожу… Поль справится, но со мной ему не в пример легче будет, а когда по кромке тонкого льда идешь, любое «легче» может жизнь спасти… Арестовать самому себя же? (ага, а потом еще себя же приговорить... что у нас там за цареубийство по Соборному-то уложению? Не думай об этом, ладно, четвертование там выходит, по Уложению-то, ты хоть помнишь, что такое четвертование? Нетвердо, это как-то... то ли колесами, то ли лошадьми в разные стороны тянуть? То ли на части рубить?)
Да и поможет ли? «Государь убит, но убийца арестован, и наказание подобающее понесет, а в завещании у Государя сказано следующее…». Что стреляться, что под арестом сидеть, пользы от тебя не будет больше, что ж промахнулся-то белоснежный поручик… Нет, самое верное – убить, и – ну жить дальше, как вот убийцы Павла далее жили себе, и сейчас живут, одного вон на допросах в Следственном комитете встречал давеча. И ты сам – ты же подтвердил, что согласен был на цареубийство, вот и на очной той – Поль сказал, а ты подтвердил, подписал же! И ты подписал, и он подписал, оба! «был еще одобрен и решительный революционный способ действия с упразднением престола и в случае крайности с изведением тех лиц, которыя представят в себе непреодолимые препоны…»
Добьешь? Как тебе препона – предолимая? Сможешь – жить – дальше?
…Что, Иисусе, что мне делать? Поль, что ты там решил?
Поль не смог. Слава Богу, не смог, живы они оба, не знаю, что на нас нашло… Вышел спокойный, наверное хоть для себя что-то понял.
Что ж, действуем по плану – Серж вон уже войскам Катехизис свой читает: «Бог создал человека для того, чтобы тот был счастлив и свободен…».
Пока так – и …просыпайся уже, просыпайся, не думай о том, что выбор-то никуда не делся, что игра не завершена… Просыпайся.
…Проснулся, хватая ртом воздух, за голову схватился. Ну и сны показывает эта крепость… Нет, не было, впору после снов таких и благодарить, что не сложилось того мая с яблонями и смотром, что руки чисты и что может и ошибались, но вот – чисты же, да?
Да, Алексей Петрович? Будь ты там – что бы ты решил?
…В окно заглядывала луна. Юшневский знал, что она – майская, серебряная, круглая, и отбрасывает на Неву лунную дорожку по которой можно пойти – и прийти туда, к луне. Так и казалось, что вот – идут, с Полем, и с Сержем – над сонным Петербургом, поднимаются к ангелу, который несет крест над Петропавловским собором…
Опять сон. Луна – мутное пятно в замазанном мелом окошке, на столе у Чернышова лежит подписанное вами обоими признание о цареубийственным планах, а в ушах – пока еще тихонько, совсем на грани слуха – звучат барабаны.
Вот тут фотки:
https://fotki.yandex.ru/users/ugluka/album/485499
